Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Она знала, что отец ее поднимется по бронзовым лестницам одного из серебряных шпилей; она знала, что очень скоро король выйдет на высокий балкон, она знала, какую руну он произнесет. Она слышала звук его шагов: король поднимался все выше, и эхо уже звенело в лесу. Теперь беглецы пересекали равнину по ту сторону леса, стремясь вперед сквозь синий и вечный эльфийский день; снова и снова оглядывалась принцесса через плечо, торопя Алверика. Эльфийский король медленно поднимался по тысяче бронзовых ступеней; шаги его гулко отдавались в тишине, и Лиразель надеялась успеть добраться до границы сумерек, что по эту сторону казалась дымной и блеклой, когда вдруг, в сотый раз оглянувшись на далекие балконы сверкающих шпилей, она увидела, как высоко наверху, над дворцом, о котором говорится только в песне, приоткрывается дверь. «Увы!» – воскликнула принцесса, глядя на Алверика, но в этот миг с ведомых нам полей до них донесся аромат дикого шиповника.

Алверик не ведал усталости, ибо был юн; не ведала усталости и принцесса, ибо время не имело над нею власти. Юноша взял Лиразель за руку; они устремились вперед; эльфийский король вскинул бороду, но, едва начал он говорить нараспев руну, произнести которую можно только однажды, против которой бессильно все, что родом из ведомых нам полей, беглецы миновали границу сумерек, и руна сотрясла и потревожила покой тех земель, по которым более не ступала Лиразель.

И вот Лиразель оглядела ведомые нам поля, столь же непривычные для нее, как некогда были для нас, и пришла в восторг от их красоты. Она рассмеялась при виде стогов сена и всей душой полюбила их причудливые очертания. Пел жаворонок, Лиразель заговорила с ним, но жаворонок, казалось, не понял; однако принцесса обратилась мыслями к иным чудесам наших полей, ибо все было для нее внове, и позабыла о жаворонке. Как ни странно, пора колокольчиков миновала – цвели наперстянки, и лепестки боярышника осыпались, и на смену ему распустился шиповник. Алверик никак не мог понять почему.

Было раннее утро, сияло солнце, наделяя нежными красками наши поля, и в этих ведомых нам полях Лиразель радовалась тысяче самых заурядных вещей – вы бы никогда не поверили, что можно различить столь многое среди повседневных, привычных картин Земли. Так счастлива была она, так беспечна, так весело звенели ее изумленные восклицания и смех, что отныне Алверик понял, как несказанно хороши лютики, – дотоле он и вообразить себе подобного не мог; и как забавны телеги – раньше ему это как-то не приходило в голову. Каждый миг Лиразель с ликующим возгласом открывала для себя новое сокровище Земли, в котором юноша не подмечал красоты прежде. И вдруг, следя за тем, как она одаряет наши поля красотою более неуловимо-тонкой, нежели приходит вместе с дикими розами, Алверик заметил, что ледяная корона принцессы растаяла.

Так Лиразель покинула дворец, о котором поведать можно только в песне, и к вечеру пришла вместе с Алвериком к порогу его дома, – через поля, о которых мне рассказывать ни к чему, ибо это самые что ни на есть обычные земные поля; очень мало меняются они с ходом веков, да и то лишь на краткий срок.

А вот в замке Эрл все изменилось. В воротах пришлецам повстречался страж, знакомый Алверику; он уставился на них во все глаза. В зале и на лестницах им встречались люди, прислуживающие в замке: все они с удивлением поворачивали головы. Их Алверик тоже знал, однако все стали старше; и понял юноша, что, хотя провел он в Эльфландии один-единственный лазурный день, здесь, должно быть, за это время прошло добрых десять лет.

Кто ж не знает, что таковы законы Эльфландии? Однако кто бы не удивился, увидев нечто подобное своими глазами, как видел теперь Алверик? Он обернулся к Лиразели и сообщил, что миновало десять-двенадцать лет. Но это имело такой же успех, как если бы бедняк, женившийся на земной принцессе, пожаловался ей, что потерял шестипенсовик; время не имело ни ценности, ни значения в глазах Лиразели, и она ничуть не встревожилась, услышав о десяти канувших в никуда годах. Ей даже пригрезиться не могло, как много значит здесь для нас время.

Люди поведали Алверику, что отец его давным-давно умер. А кто-то добавил, что умер старый лорд счастливым, вооружившись терпением, полагаясь на то, что Алверик выполнит его волю; ибо хозяин замка знал кое-что о законах Эльфландии и понимал: те, кто сносится между тем и этим краем, должны обладать хотя бы долей того безмятежного спокойствия, что вечно царит над погруженной в грезы Эльфландией.

Выше по склону долины пришлецы услышали звон наковальни – то кузнец припозднился за работой. Именно кузнец некогда выступил глашатаем от лица тех, что давным-давно явились в просторный зал, отделанный в алых тонах, к правителю Эрла. Все эти люди были еще живы; ибо время, хотя и шло оно над долиной Эрл так же, как над всеми ведомыми нам полями, шло неспешно, не так, как в наших городах.

Оттуда Алверик и Лиразель направились к священной обители фриара. Отыскав же фриара, Алверик попросил обвенчать их с принцессой по христианскому обряду. Но едва увидел фриар, как засияла ослепительная красота Лиразели среди незамысловатого убранства его маленькой священной обители (ибо он украсил стены своего дома всякого рода безделушками, которые время от времени покупал на ярмарках), он тотчас же испугался, что гостья – не из рода смертных. И когда он спросил девушку, откуда она, и та радостно ответила: «Из Эльфландии», – добрый человек всплеснул руками и очень серьезно объяснил принцессе, что всем обитателям той земли в спасении души отказано. Но Лиразель улыбнулась в ответ, ибо в Эльфландии ничего не нарушало ее праздного счастья, а теперь в мыслях ее царил один только Алверик. Тогда фриар обратился к своим книгам: посмотреть, как следует поступать в подобном случае.

Долго читал фриар в молчании; тишину комнаты нарушало только его дыхание; Алверик же и Лиразель терпеливо стояли перед ним. И наконец фриар отыскал в своей книге образчик венчальной службы для русалки, покинувшей море, хотя об Эльфландии в священной книге не говорилось ни слова. Этого, сказал фриар, вполне достаточно, ибо русалкам, точно так же, как и эльфийскому народу, заказана самая мысль о спасении души. И вот фриар послал за колоколом и подобающими случаю свечами. Затем, обернувшись к Лиразели, он повелел ей отринуть, отвергнуть и торжественно отречься от всего, что имеет отношение к Эльфландии, медленно зачитав из книги слова, применимые к сему благому случаю.

– Достойный фриар, – молвила Лиразель, – ни одно слово, произнесенное в этих полях, не может пересечь границ Эльфландии. И очень хорошо, что так, ибо отец мой владеет тремя рунами, что могли бы развеять по ветру эту книгу, едва он ответил бы на любое из ее заклинаний, – конечно, если бы словам под силу было проникнуть за сумеречные пределы. Я не стану заклинать заклинания моего отца.

– Я не могу обвенчать человека христианской веры, – отозвался фриар, – с одною из тех упорствующих, коим отказано в спасении души.

Тогда Алверик принялся умолять принцессу, и она повторила то, что написано в книге («Хотя мой отец мог бы развеять по ветру это заклятие, – добавила Лиразель, – столкнись оно с одной из его рун»). И вот принесли колокол и свечи, и в своем тесном жилище достойный фриар совершил над молодыми венчальный обряд, применимый для венчания русалки, покинувшей море.