Битва за Рим - Колин Маккалоу

— Вот перед вами великий человек, — сказал Скавр. — Одни боги знают, сколько раз за мою жизнь я ругал и проклинал его! Только боги знают, сколько раз я желал, чтобы его никогда не было! Только боги знают, сколько раз за мою жизнь я был его злейшим врагом! Но время бежит все быстрее и быстрее, и нить моей жизни становится все более тонкой и непрочной. И я обнаружил, что чувствую привязанность ко все меньшему числу людей. Это связано не только с возрастающим ощущением близости смерти и угасанием жизни. Это и результат большого опыта, а опыт безошибочно подсказывает мне, кого стоит вспомнить с привязанностью и любовью, а кого — нет. Я почти позабыл тех, кого любил когда-то, но не могу забыть тех, кого когда-то ненавидел.

Прекрасно зная, что Марий сейчас смотрит на него и глаза его блестят, Скавр намеренно не поворачивался назад. Он знал, что если сделает это, то рассмеется. А эта проникновенная речь должна была прозвучать от всей его души, от всего сердца. Ох уж это его чувство юмора — не привело бы оно опять к обиде!

— Гай Марий и я всегда оказывались вместе, — произнес он, в упор глядя на обозленного Лупа. — Я и он сидели в этой палате бок о бок еще задолго до того, как ты, Человек-Волк, надел свою взрослую тогу. Мы боролись и скандалили, таскали и толкали друг друга. Но мы также вместе сражались против врагов Республики. Мы видели трупы тех, кто хотел разрушить Рим. Мы стояли тогда плечом к плечу. Мы смеялись и плакали вместе. Я повторяю: перед вами — великий человек. Великий римлянин!

Скавр спустился и стал перед дверьми.

— Как Гай Марий, как Луций Юлий, как Луций Корнелий Сулла, я теперь убежден, что нам предстоит ужасная война. Еще вчера я не был в этом уверен. В чем причина перемены? Одним богам известно. Когда установленный порядок вещей говорит нам, что дела складываются определенным образом потому, что так они и шли в течение долгого времени, нам трудно изменить свои ощущения, и они затемняют наш разум. Но затем в малейшую долю времени пелена спадает с наших глаз, и мы начинаем видеть все ясно. Так случилось и со мной сегодня. И с Гаем Марием тоже. Возможно, это произошло и со многими из нас, сидящими в палате. Сделались видимыми тысячи мелких знаков, которых мы не замечали вчера. Я решил остаться в Риме, поскольку знаю, что буду более всего полезен внутри его главного политического органа. Но это не было бы верно для Гая Мария. Если бы вы — как и я! — были не согласны с ним гораздо чаще, чем соглашались, или же — как Секст Юлий! — были связаны с ним родственными отношениями, вам пришлось бы признать — как признаю сейчас я! — в Гае Марии исключительный военный талант. Его опыт в этой области значительно богаче, чем у нас всех, вместе взятых. Будь Гаю Марию сейчас девяносто лет, перенеси он три удара — я точно так же стоял бы здесь и говорил бы то же самое, что говорю сейчас. Мы должны использовать его там, где он проявил себя во всем блеске, — на войне! Сдержите вашу нетерпимость, отцы Сената! Гай Марий находится в том же возрасте, что и я, и единственный удар, который он перенес, случился с ним десять лет назад. Как ваш принцепс Сената, я твердо заявляю вам, что Гай Марий может служить старшим легатом при Публии Лупе и найти своим многочисленным талантам достойное применение.

Никто ничего не сказал в ответ. Все затаили дыхание, даже Секст Цезарь. Скавр сел между Марием и Катулом Цезарем. Луций Цезарь взглянул на эту троицу, затем прошел вдоль того же ряда к дверям, возле которых сидел Сулла. Их глаза встретились. Луций Цезарь почувствовал, как часто забилось его сердце. О чем говорили глаза Суллы? Столь многих вещей невозможно передать словами.

— Публий Рутилий Луп, я предоставляю тебе возможность добровольно принять Гая Мария в качестве твоего старшего легата. Если ты откажешься, я поставлю вопрос перед палатой о разделении между вами власти.

— Хорошо, хорошо! — крикнул Луп. — Но не единственным моим старшим легатом! Пусть он разделит этот пост с Квинтом Сервилием Цепионом!

Марий закинул голову и захохотал:

— Дело сделано! Октябрьского Коня запрягли вместе с клячей!

* * *

Юлия ждала Мария с тем беспокойством, с которым только может ждать политика его преданная жена. Мария всегда восхищало, как она интуитивно чувствовала, что в Сенате собираются обсуждать что-то ужасное. Он, по правде говоря, ничего не подозревал, отправляясь сегодня в Гостилиеву курию. Но она — она знала!

— Это война? — спросила Юлия.

— Да.

— Очень плохо? Только марсы или другие тоже?

— Я сказал бы, половина италийских союзников, но, возможно, еще многие присоединятся к мятежу. Мне следовало это предвидеть! Но Скавр был прав. Эмоции заслоняют факты. Друз — вот кто все знал. О, если бы только он был жив, Юлия! Если бы он был жив, италики получили бы свое гражданство. И нам не предстояла бы война.

— Марк Ливий умер потому, что существуют люди, которые не хотят вообще допустить, чтобы италики получили гражданство.

— Да, ты права. Разумеется, ты права. — Он переменил тему. — Как ты думаешь, нашего повара не хватит апоплексический удар, если мы попросим его приготовить завтра роскошный обед для кучи народу?

— Я бы сказала, что он придет в неистовый экстаз. Он все время жалуется, что мы мало развлекаемся.

— Хорошо! Потому что я пригласил целую трибу пообедать у нас завтра.

— Почему, Гай Марий?

Он покачал головой и нахмурился.

— Хотя бы потому, что у меня странное ощущение, что это будет последний раз для многих из нас, mea vita, meum mel. Я люблю тебя, Юлия.

— Я тебя тоже, — серьезно сказала она. — Так кто же придет на обед?

— Квинт Муций Сцевола, который, надеюсь, будет тестем нашего мальчика, Марк Эмилий Скавр, Луций Корнелий Сулла, Секст Юлий Цезарь, Гай Юлий Цезарь и Луций Юлий Цезарь.

Юлия встревожилась:

— И жены тоже?

— Да, жены тоже.

— О, дорогой!

— В чем дело?

— Жена Скавра, Далматика! И Луций Корнелий!

— О, это случилось много лет назад, — сказал Марий пренебрежительно. — Мы разместим мужчин на ложах в строгом соответствии с их рангом, а затем ты рассадишь женщин там, где они наделают меньше всего вреда. Как ты на это смотришь?

— Ладно, хорошо, — ответила Юлия, все еще полная сомнений. — Я посадила бы Далматику и Аврелию напротив Луция и Секста Юлия, Элию и Лицинию напротив lectus medius, Клавдия и я будем сидеть лицом к Гаю Юлию и Луцию Корнелию. — Она хихикнула. — Я не думаю, что Луций Корнелий переспал с Клавдией!

Марий непроизвольно задвигал бровями:

— Ты хочешь сказать, что он все же переспал с Аврелией?

— Нет! Честное слово, ты порой бываешь невыносим!

— А временами — ты, — парировал Марий. — В конце концов, куда ты собираешься приткнуть нашего сына? Ты же знаешь, ему уже исполнилось девятнадцать!

Юлия нашла место для Мария-младшего на lectus imus в изножье — самое низшее место, которое можно занять на нем. Но Марий-младший был не в обиде: другое низшее место занял городской претор, его дядя Гай Юлий, а за ним — еще один городской претор, его дядя Луций Корнелий. Остальные мужчины были консулярами, во главе с его отцом, который занимал на два консульских поста больше, чем остальные, вместе взятые. Марию-младшему было приятно это сознавать. Но как обойти в славе отца? Единственным путем было бы стать консулом в самом юном возрасте, еще раньше, чем Сципион Африканский или Сципион Эмилиан.