Stabat Mater - Руслан Козлов

И что же со всем этим делать? Как защитить этих женщин? Должен ведь кто-то прийти им на помощь. И вот, Ваня, этим «кем-то» стала наша Мария… Ох, ты даже не представляешь!.. Она взялась все это разруливать – да не просто так, а в мировом масштабе. Здесь, в Иерусалиме, она устраивает конференцию. Нашла каких-то мощных людей, привлекла международные организации, какие-то банки, фонды, корпорации, общается с премьер-министрами, со знаменитостями. Отец Глеб помогает ей подтянуть к этому делу архиереев из разных конфессий. Он тоже ведет переговоры, раздает интервью, готовит пресс-конференции… И самое главное – Мария ни от кого не скрывает свою историю, свободно говорит о том, чего ей стоило спасение сына. И поэтому к ней прислушиваются, верят, признают за ней право лидерства. Она ведь даже Алешу не прячет, конечно, оберегая его от настырной прессы и наэлектризованных толп… Вообще, кажется, нет сейчас в мире человека значительнее и известнее Марии. Ее популярность растет в какой-то пугающей прогрессии. Теперь ей и Алеше приходится жить словно в капсуле – всегда под охраной, в окружении целой свиты референтов, пресс-секретарей, каких-то администраторов, устроителей, организаторов и, как я замечаю, каких-то прихлебателей… Но она совершенно точно знала, на что идет. А еще, Ваня, чтобы начать раскручивать все это, она продала свой дом под Москвой и, насколько я понимаю, вложила немало своих денег.

Мария долго сомневалась – брать ли Алешу с собой сюда, в Израиль? Но все же взяла, и правильно сделала – здесь он быстрее пойдет на поправку. Это я уговорила ее взять Алешу, а Мария заявила, что тогда и я должна ехать, чтобы быть с ним, ведь сама она целыми днями занята…

Рядом с Марией теперь почти всегда – отец Глеб. Он явно воспрял духом, а то был сам не свой после своего отлучения и всего, что с нами было после ареста… Право служить в церкви ему так и не вернули, и он считает, что вряд ли вернут. Вместо прежнего главного Владыки, который будет еще долго выздоравливать после тяжелой операции, назначен какой-то новый, но отец Глеб ничего про него не хочет говорить. Хотя, в общем, понятно, что все это его сильно расстраивает…

Да, Ванечка! Наверно, тебе будет интересно. Отец Глеб списался с какими-то христианскими архивами и нашел кое-что про этого древнего грека – Кириона. Ты часто говорил про него и про его свитки. Так вот, о нем оставил записи некий греческий епископ, кажется, с острова Родос. Твоего Кириона, оказывается, не съели львы, и он дожил до глубокой старости. Отец Глеб все сокрушается, что ты не успел узнать об этом…

А ладонь у отца Глеба еще не зажила. Там образовался свищ – дырка практически сквозная. Надо будет делать операцию, чтобы ее закрыть, – хирургическую пластику. Но он пока не нашел для этого времени. И, представляешь, ему поставили в эту дырку временную заклепку – не железную, конечно, а пластмассовую – под цвет кожи, почти незаметную. Он сам по этому поводу прикалывается – поднимает руку и говорит: «Клянусь моей дырявой!..» Раньше я его как-то… не воспринимала. Ну ты помнишь. А теперь с радостью вижу – сколько в нем энергии. Причем доброй энергии и какой-то обаятельной – не настырной, не нахрапистой…

Ну а я… Ох, Ваня, хочу со стыдом признаться: я не знаю, чем могу быть полезна Марии, не вижу своего места во всем этом… В отличие от Марии, я не хочу заявлять во всеуслышание, что умею избавлять от боли… Да, Ванечка, я просто трушу. Это я-то – великая и ужасная Ника, бесстрашная укротительница боли!.. И, думаю, не я одна такая. Все это безумие вокруг способности помогать наверняка заставляет многих подобных мне прятаться, таиться, скрывать свой дар. И хотя я понимаю, что Мария хочет помочь именно таким, как мы, хочет защитить нас и объединить, все равно не могу решиться стать ее полноценной помощницей. Потому что тогда мне придется открыто заявить о том, что я тоже кое-что умею. Иначе кем я буду при ней – какой-то секретаршей?..

Ваня-Ваня, как же мне не хватает тебя! Наверно, ты – единственный, кто смог бы меня понять. Что мне делать? Вернуться в хоспис, который опять действует, и, как раньше, потихоньку помогать нашим маленьким страдальцам – тайно, по ночам, под защитой Дины и Саши-Паши? Войти в ту же печальную реку? И что дальше?..

Как странно, Ваня, как странно! У меня на руках умирали дети, и я относилась к этому как к чему-то естественному – ну что ж, болел и умер, такая судьба. И отпускала их почти с легким сердцем… А вот от твоего ухода так тяжело… Необъяснимое ощущение: вроде бы ты не здесь и вроде бы – рядом. И даже ближе, чем те, кто действительно здесь… Знаешь, я тут на днях встретила одного старого знакомого. Точнее, он сам разыскал меня. Случайно увидел в новостях – Мария давала интервью, а я просто мелькнула за ее спиной, но он узнал меня и нашел, приехал в отель… Не видела его два года… Нет, уже даже больше… Шел мне навстречу по холлу отеля, опираясь на трость и сильно хромая. Оказалось, какое-то время назад он хотел залезть на страшно высокую гору в Гималаях, застрял там в буране, отморозил ступни… Так и знала, что он допрыгается со своей вечной тягой к приключениям! Спросила его – зачем явился. Оказывается, пришел узнать: неужели я тоже – одна из этих «избавительниц»… Кстати, Ваня, журналисты придумали для нас дикое словечко – relievers[36]. И оно уже, к несчастью, прижилось. Представляешь – relievers! Так пишут на болеутоляющих пилюлях. А по-русски как сказать? Реливеры, что ли? Кошмар, короче… Так вот, мы с этим отмороженным старым знакомым сидели в холле, и он спросил: «Are you like them? Are you reliever as well?»[37] Мне чуть дурно не стало. Я давай отнекиваться, кричать: «Нет, что ты! Я просто секретарша при них…» Ну, посидели еще. Говорить вроде не о чем, и он, бедный, уковылял… Ты только не ревнуй, Ванечка. Когда-то этот человек, Дэвид, был мне очень дорог. А теперь я даже не стала смотреть ему вслед – как он ковыляет вниз по ступенькам… Что-то со мной случилось, Ваня. Видимо, надо мне искать какую-то новую жизнь, опять начинать сначала… Страшно завидую Ритке… Да, Ваня, ты же, наверно, не знаешь. Наша Ритка жива. И беременна! И, я думаю, можно сказать и так: жива, потому что беременна. В Москве ее опекают Костамо и тот доверенный юрист Марии, который помогает нам во всем. За Риткиным здоровьем следят хорошие доктора. Только эти доктора не знают, что у нее был СГД и приступы прекратились, когда она забеременела. И никто об этом не знает, кроме Дины и Якова Романовича. Потому что – мало ли кто заинтересуется этим феноменом и захочет исследовать его… А живет Рита с Диной – им сняли хорошую квартиру рядом с Филевским парком. Я часто ездила к ним, гуляла с Риткой по парку. И, знаешь, даже если просто смотрела на нее, набиралась чего-то такого… радостного. Слушай, это же потрясающе – как цепляется новая жизнь за любой шанс появиться на свет, осуществиться! Даже за такой ненадежный и слабый шанс, как Риткино тело. Про таких, как она, говорят: и в чем только душа держится? Но ведь держится же! И даже не одна, а целых две души! Значит, кому-то все еще нужны новые дети, новые жизни? Значит, кто-то все еще хочет нашего продолжения?..