Феодора - Пол Уэллмен

мятежники скользили, ловя равновесие, на пропитанном кровью песке. Грохот железа и вопли раненых смешались с воинственном кличем комитатов, защищающих свою жизнь, и неумолчным ревом разъяренной толпы.

Пядь за пядью воины отступали перед огромным численным превосходством черни, а толпа напирала все сильнее и сильнее, полагаясь на то, что, подобно снежной лавине, рано или поздно сомнет защитников ворот. Больше всего доставалось тем, кто шел в передних рядах черни, ибо сзади на них напирали, тем самым толкая прямо на клинки длинных мечей.

Сражающаяся горстка комитатов все еще удерживала ворота. Меч Велизария был в крови по самую рукоять, и рука устала разить. Вокруг него бились и падали его люди, и с каждой минутой их становилось все меньше. И хотя потери черни были несравнимо большими, ибо умение воинов владеть мечом отчасти восполняло их малочисленность, гигантский перевес противника в конце концов стал сказываться. Велизарию на миг показалось, что сражение проиграно.

Страшная вещь — первая вспышка безумия толпы. Но весьма часто, если дело оказывается непростым, менее решительные опускают руки и отходят в сторону. Именно это сейчас и происходило, хотя, конечно, и не в такой степени, чтобы облегчить натиск на комитатов. Кое-кто в толпе, из числа не слишком жаждущих сражаться и пролить свою и чужую кровь, стал подумывать, как бы уклониться, и вскоре они устремились через всю арену к противоположным Бойцовским воротам, которыми прежде проходили на Ипподром гладиаторы, приветствуя народ и императора. Однако большинство плебеев по-прежнему ожесточенно наседали на горстку воинов, и к этому времени еще уцелевшие люди Велизария были уже окончательно оттеснены, несмотря на их отчаянное сопротивление, в проем Ворот Смерти.

Но тут раздался новый взрыв воплей, в которых звучал ужас.

Когда первые дезертиры из толпы оказались у Бойцовских ворот, они увидели, как навстречу им сплошной массой движутся шлемы и щиты, покрытые шкурами диких животных.

Это подоспели герулы под началом Мунда. Варвары свирепо набросились на мятежников: с еще большей ненавистью, чем комитаты, ибо ненавидели все византийское.

Велизарий и его горстка воинов увидели с противоположной стороны арены, что подоспела помощь, воспрянули духом и с новыми силами набросились на толпу.

Когда в Бойцовских воротах объявились герулы, робкая часть толпы заколебалась и подалась назад. Но некоторые оказались мужественнее, и почти тотчас бой завязался и с этой стороны, ибо теперь мятежники осознали, что все пути к бегству отрезаны, а варвары-наемники безжалостно врубаются в толпу, разя насмерть при каждом взмахе острых кривых сабель. Этих варваров у Бойцовских ворот необходимо было либо уничтожить, либо рассеять, как, впрочем, и комитатов у Ворот Смерти.

Подобно Велизарию, Мунд почти сразу оказался в самом отчаянном положении. Тяжелее ему еще никогда не приходилось. В этот день клинки герулов пролили больше крови, чем за всю персидскую войну, а их гортанный боевой клич, означавший на их языке «Убей!», не стихал ни на миг. Но, похоже, и у них дела были плохи: похоже, этому бою суждено было стать для них последним. И Мунд, который никогда не был благочестивым христианином, вдруг обнаружил, что взывает к Богоматери и святому Георгию, про которого ему говорили как про покровителя воинов, обещая им все что угодно, если выйдет из этой лютой сечи живым и с честью.

Однако в самую решающую минуту в ходе боя внезапно произошел странный, почти невероятный поворот.

Многие из партии Синих сражались с людьми императора вместе с Зелеными, и все же большая часть их осталась сидеть на трибунах, наблюдая за ходом боя у обоих ворот. Главари Синих, в частности Друб и его подручные, казалось, не так уж и горят желанием ввязываться в схватку. На это было несколько причин, возникших за последние несколько часов, среди которых были и полученные денежные подношения. К тому же Синим все меньше и меньше нравилось, что императором провозглашен Ипатий, известный своими симпатиями к Зеленым. Сидя на Ипподроме во время импровизированной церемонии, главную роль в которой все же играли Зеленые, они постепенно осознавали, что сделанные им намеки содержат горькую правду: их партия играет на руку давним заклятым врагам, а сами они после победы мятежа ничего не выгадают. Противник возвысится, а затем, того и гляди, еще и устроит Синим кровопускание в отместку за былое.

Сейчас предводители Синих сбились в тесный кружок и принялись о чем-то совещаться, указывая при этом на трибуны соперников. Вслед за этим глашатаи Синих начали что-то отчаянно выкрикивать. За этим последовало немыслимое — с внезапной и бессмысленной яростью тысячеглавого зверя, которым несомненно и является толпа, Синие, прекратив сражаться с комитатами и герулами у ворот, набросились на Зеленых.

И как раз тогда, когда Велизарию у Ворот Смерти и Мунду у Бойцовских ворот казалось, что гибель неотвратима, они совершенно неожиданно почувствовали, что натиск толпы ослабел. Чернь отхлынула от ворот, оставляя на песке размозженные тела умирающих и мертвых, лежавших друг на друге в два-три слоя там, где их настигали с одной стороны длинные мечи комитатов, а с другой — кривые сабли герулов.

Герои принадлежал к тем, у кого от одной мысли о схватке с комитатами сосало под ложечкой. Когда толпа устремилась с трибун на воинов, он остался сидеть на своем месте, едва ли не в самом последнем ряду, хотя кое-кто из соседей, спешивших в сечу, и смотрел на него искоса.

Он стал свидетелем первой ужасной бойни, когда комитаты внезапно обрушили ливень стрел на толпу, и, хотя от этого зрелища ему стало совсем не по себе, он все же мысленно поздравил себя с тем, что остался на месте и тем самым избежал страшной участи.

Когда же в колчанах у комитатов иссякли стрелы и завязалась схватка между толпою и воинами, он с трепетом наблюдал за этой свирепой рубкой со своего места, вцепившись липкими руками в край скамьи и дрожа от страха, как бы самому не оказаться в гуще сражения. На Герона, который был бы не прочь при случае поджечь храм, стащить драгоценности, поизмываться над беспомощной женщиной или сбить с ног безоружного горожанина, картина жестокого боя, когда сверкает оружие, хлещет кровь и не стихают крики, полные ненависти и отчаяния, наводила ужас.

Он принялся в сердцах ругать себя за то, что поторопился бежать из Пафлагонии: пусть он там и был в ссылке, зато жизни его ничто не угрожало. И то, чему он сейчас был свидетелем, вовсе не входило в его расчеты, когда он спешил в Константинополь в ответ на призывы нескольких друзей из числа бывших