Чагинск. Книга 1 - Эдуард Николаевич Веркин

нет ничего. И полезнее. Толокно с брусникой и медом. И рыбный пирог. И печенье на яблочном соке.

— Этот Сарычев мужик непростой, шутки любит. Вот ты бы взял этого волка, поставил бы дома, а потом бы и началось…

Снаткина стала рассказывать, что бы началось, если бы мы взяли волка, ничего хорошего.

— Про чучела его много говорят, нехорошее всякое, он эти чучела часто людям дарил. Многие сначала брали, а потом отступились, поняли потому что. Как кто это чучело привозил, так и начиналось! Люди-то быстро поняли и чучела перестали брать…

Тогда он стал их в музеи сдавать. И все то же самое и получалось — то потолок протечет, то молния ударит, а то все болеть начинают. Сначала вроде покашливают, потом все сильнее и сильнее, а потом раз — и крови полкружки, туберкулез в открытой форме.

Адский чучельник Сарычев распростер над Чагинском свои зловещие лапы. Снаткина всегда такая. Когда мы с бабушкой встречали ее на улице, Снаткина обязательно останавливалась — даже если держала путь в противоположную сторону, разворачивалась с велосипедом и шагала с нами. И рассказывала. Про Аллу, у которой умер муж, а она рехнулась и пять лет каждый день к нему на кладбище бегала, лежала на могиле, а потом как отрезало — и вовсе ходить перестала, так что могила заросла и просела. Про Ваню-чуваша, который работал на элеваторе и был силачом, мог по два мешка на плечах таскать и сгибать пальцами пятаки, а потом надорвался до грыжи, слег и быстро умер от пролежней, потому что жена его сбежала. Про Михаила, он поехал на грузовике в Обелево забирать сушеные грибы, но исчез, только грузовик нашли.

Меня Снаткина в детстве необычайно раздражала, в десять лет я считал Снаткину абсолютно сумасшедшей противной теткой, сплетницей; когда она настигала нас возле рынка, подкарауливала в парке или выскакивала возле десятого магазина, я старался отстать. Бабушка со Снаткиной шагали медленно, разговаривали, а я брел поодаль, потому что Снаткина говорила всегда громко и отчетливо. Про Алексея Ионина, он поступил в военное училище, но литовцы отбили ему все почки.

Снаткина меня бесила, а бабушка, напротив, всегда относилась к ней крайне приветливо, чем удивляла, поскольку бабушка идиотов и скотов не переносила категорически. Я спрашивал ее, почему она терпит Снаткину, бабушка не отвечала. Теперь я, пожалуй, стал бабушку понимать. Снаткина была постоянна. А в мире должно оставаться нечто постоянное, точка опоры.

— У одной кошечка трехшерстная была, аккуратная такая, простая, ласковая. Кошечка эта пять лет жила себе, а потом заболела чем-то. Баба ее и в ветеринарку носила, и в Кострому возила — все ничего, кошечка будто горела изнутри, горячая такая была и уменьшалась в размерах. На опушку кошечку носила, чтобы травку та поискала, а все бесполезно, так и горела. Тогда баба кошечку свою к ворожейке понесла, а та велела закопать ее на час в корнях яблони…

Роман забыл про чай, слушал, уронив хлеб на стол. Ай да Снаткина, думал я! Мне бы так уметь. Жжет фольклорным автогеном, с заходами, все как полагается, в некоторых местах мороз по коже. Безусловный талант — в корнях яблони! Если допустить, что Снаткина сочиняет, а я почти не сомневался, что она сочиняет, то деталь про яблоневые корни гениальна.

Кошечку та баба и в самом деле закопала под яблоней, разумеется, ничем хорошим это лечение не закончилось, любимица предсказуемо околела. Безутешная баба хотела Маринку свою окончательно закопать, но тут узнала про Сарычева, умелого чучельника. И женщина подумала, что неплохо бы сделать из кошечки аккуратное такое чучело, для себя, на память. Сарычев сказал, что с мелочью работать, само собой, сложнее, но, с другой стороны, и интереснее. И через неделю привез чучело. Сначала чучело вело себя смирно, потом стало пошаливать.

— …И стало ей казаться, что кошечка с ней разговаривает. Не по-человечески, а по-своему, мяу-мяу, мяу-мяу. А потом и нашептывать вроде стала, говорит: плохо мне здесь, плохо, никто не погладит, страшно, приходи ко мне, приходи. И так каждую ночь, как стемнеет, так кошечка и говорит. Каждую ночь ходит и ходит, целый месяц ходит, шепчет и шепчет…

Такие истории исполняют всегда одинаково: есть определенный канон, освященный веками рассказов, у костра, у очага, под керосиновой лампой, снова у костра. Обязательно анонимность — несчастья происходят хоть и в знакомой местности, но всегда с неизвестными людьми, как правило, с «одной женщиной», реже с «одним мужиком», порой, впрочем, известны их фамилии. Обязательны повторения — «мяу-мяу, мяу-мяу», «шепчет-шепчет», повторения вводят слушателя в сосредоточенность, сокращают дистанцию. Яркие детали — вроде корней яблони. Когда слышишь про корни, в то, что пенсионерка закопала свою живую кошку, веришь больше.

— …И вот тетке это надоело, она и спрашивает, а как нам встретиться-то, а кошечка и отвечает — сделай настойку на спичках. Бабка погрустила-погрустила и отправилась в хозяйственный…

Финал. Тут по-разному, можно, например, как в «Бежином луге», но не следует перегибать, если каждый рассказ заканчивается трагически, слушатель рано или поздно перестает доверять повествователю, поэтому стертые финалы тоже приветствуются, порой допускается и вполне себе хеппи-энд.

— Сделала настойку, а выпить боится, на завтра каждый раз откладывает, то пол не помыла, то понедельник, а как суббота — так и в баню пора. А кошечка-то сердится, ходит по полу, скребет, плохо мне, говорит, без тебя, плохо. И так она эту бабу заходила, что та не вытерпела и настойку выпила. Легла в койке, а с собой рядом коробку ту самую поставила. Думала, что легко определится, да не получилось. Как пошло ее крутить — и сверху, и снизу, и вместе, так что через час побежала в больницу. Там ей клистиром быстро вправили, капельницы воткнули, промыли все как следует и положили на три дня. Привязали, чтобы не дурила. А на следующий день поп к ней пришел, он в соседней палате с аппендицитом лежал…

Снаткина не подводила. История мне нравилась все больше и больше, говорящее чучело кошки, традиционная самоубийца, поп с аппендицитом, все составляющие хорошей истории присутствовали.

— Поп сел и говорит: нехорошо так. А баба ему про кошечку и рассказала. Поп взял ключи, пошел к этой бабе. Выкопал в углу яму, чучело в ней сжег, пачку соли высыпал, закопал все, как полагается. Больше кошечка не приходила, а Сарычева поп на учет взял и сказал, чтобы тот чучела больше не делал, но тот, конечно, делал и дальше…

Я начал подозревать, чем закончится эта чучельная повесть.

— Вот