Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

— Ты говоришь: поначалу он был просто вонючий матрос, убийца: но мало-помалу твое привыкание к нему… или симпатия преобразили его в подлинно драгоценный объект для всех органов чувств… — Аякс в своей речи явно не церемонился. — Ты хочешь создать себе воспоминание о каком-то будто бы драгоценном времени, которое, как ты сам сразу же утверждаешь, было сомнительным. Ты сегодня устраиваешь перед всеми спектакль, чреватый роковыми потрясениями, и объясняешь свой странный душевный настрой тобой же придуманным культом некоего человека — культом, который нам, присутствующим, представляется по меньшей мере подозрительным. Я вижу, как происходит невероятное: заверения в дружеских чувствах к мертвецу и тяжкие обвинения в его адрес слетают с твоих губ едва ли не одновременно. — Я тебе честно скажу: ты запутался в своей лжи. Эти рисунки тебя разоблачили — и отнюдь не только художественными средствами. Я теперь отчетливо вижу, что ты не такой, каким хочешь казаться. Ты совсем другой: с прожорливой шкурой. Это ведь детское представление: что у убийцы должна быть какая-то одна отвратительная конечность, выбивающаяся из общей массы тела как зримый отросток. Нет. Убийца обычно не отмечен. Преступника невозможно распознать по его внешнему облику. На его стороне — благодушная Природа, умеющая спрятать многое. А вот дух его спрятаться не может. Человек способен на все, и от этого его плоть не разрушается. — Ты сейчас почувствовал послевкусие безграничного сладострастия. Ты хотел бы, чтобы оно сделалось предвкушением новых подобных радостей. Ты хочешь, путем погружения в разъедающий настой грёз, еще раз получить доступ к невыразимым переживаниям. Твои воспоминания — иного рода, чем те, которые ты прежде описывал. Однако искусство подмены имеет свои границы. Тутайн был матросом. Я тоже. И все-таки можно сказать, что я-то матросом не был. Я лишь расхаживаю в матросском костюме. Почему же я должен верить, будто Альфреду Тутайну досталась другая роль? До сих пор я имел в качестве свидетельств только твои высказывания, но сегодня впервые заявил о себе сам мертвец. Он, как выяснилось, одаренный художник. Привлекательный человек с аристократическим телосложением. У него глубокий взгляд, темные беспомощные глаза; а кисти рук — словно крылья диких голубей: нежные и выразительные… но на вид несколько неприступные, как если бы они держали тайное благословение, не давая ему улететь… — И что же, я по-прежнему должен верить, что он был жалким матросом из породы уличных головорезов: грубияном, который, особо не раздумывая, может изнасиловать или задушить девушку, если ему так приспичит? — Нет, ты лжешь. Ты все время лгал. О Тутайне никто ничего не знает. Он пропал без вести, разбившись о твое настоящее. Ты держал его в плену. Ты разрушил его веру в себя. Ты похоронил в своем доме, один за другим, много десятков созданных им рисунков. Великолепие человеческих тел и ландшафтов; эти мальчики на берегу моря, или сидящие в телеге, или скачущие верхом; все нарисованные животные — кошки, коровы и собаки… ты даже вряд ли вспоминаешь о таком хранящемся у тебя богатстве. Ты подавил личность Тутайна, поработил его, роковым образом не давал ему двигаться по предназначенному для него пути. И ты никому не признаешься, какое удовольствие это тебе доставляло…

От слов Аякса меня бросало то в жар, то в холод; я был настолько обескуражен, что лишь приблизительно улавливал смысл его намеков и обвинений. Они дошли до моего сознания — со всей остротой — лишь после того, как Аякс покинул комнату. Я даже не понял, какие эмоции им двигали.

Я ответил:

— Я вовсе не лгал. Зачем бы я стал лгать? Я никогда не говорил о Тутайне ничего плохого. Я лишь тебе, тебе и никому другому, признался, что несчастный случай — результат рокового стечения обстоятельств — перевернул всю его судьбу. Именно из-за несчастного случая он и Эллена… Он мне так рассказал. И я потом часто об этом думал. Это было скупое высказывание, которое поставило его запнувшуюся жизнь… его раненую жизнь перед жестким выбором. — Он сам подавил свою личность. Он не хотел славы. Он хотел славы для меня…

— Ты должен как-то оправдываться, это понятно, — сказал Аякс уже немного спокойнее; но теперь я заметил, что его зубы тихонько стучат. — Сегодня уже слишком поздно, чтобы делать дальнейшие выводы.

Он неожиданно оборвал разговор и, не попрощавшись, вышел из комнаты. Но осталось не лишенное жути эхо его слов.

Я начал мысленно собирать из кусочков его речь, восстанавливать ее смысл. Итог получился катастрофический. Уже не в первый раз отношения между нами накалились; но на сей раз волна разрушения не пощадила ничего. Его высказывания не имели предсказуемого конца, не останавливались ни перед чем, затопили последние луговины: наиболее чувствительные куски нежного ландшафта души. Один непрерывный громовой раскат неистовствовал надо мной. Аякс мне не верит. Он называет меня лжецом. Он почувствовал расположение к Тутайну: восхищается его внешним обликом, его умениями, его культурностью. Аякс назвал ложью мое утверждение, что Эллена погибла от рук Тутайна. Он сомневается, что такой человек мог быть матросом на борту «Лаис». Он обвиняет меня в преступлении, которое я — как он полагает, ложно — приписываю Тутайну. Он подозревает, что во мне таится источник нечеловеческого сладострастия и несказанных прегрешений… подлинная болотная трясина. Он даже заговорил о моей «прожорливой шкуре». Все обвинения, когда-либо выдвигавшиеся против меня, были превзойдены. Его слова продолжают звучать в моих ушах. Вскоре он явится ко мне и скажет, что я не только подавил личность Тутайна, насладился им и потом «выплюнул», но и убил его. Посредством ли все более прозрачных намеков или с дерзкой внезапностью, но он обрушит на меня это проклятое слово. Он уже его почти высказал: заявив, что Тутайн пропал без вести из-за меня. Произнеся эту многозначную, ледяную фразу.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —

Отношения товарищества между Аяксом и мною процветали недолго. С ними покончило описанное выше половодье. В наших разговорах обнаружился и новый роковой тон. Аякс считает меня опасным: способным на все. Человек способен на все. Человек, это он и я{333}. «Брать разбег» для невыразимых переживаний. Схватить за горло его, Аякса. Это он имел в виду? Способен на все. Среди прочего — способен схватить за горло другого, своего домочадца, чтобы принудить его к молчанию… и таким образом насытить собственную прожорливую шкуру? Неужели дело дошло до того, что он боится меня? Он, волк, — боится меня?{334}

Состояние мое так мало зависело от моего разума — который представлял собой мерзкий, почерневший конденсат измученного мозга, — что я могу сравнить его разве что с безграничной, лишь изредка озаряемой молниями-криками ночью безумия. Я слышал грохочущий гром вновь и вновь повторяющихся слов, которые с каждым раскатом поглощали всё новые области, подчиненные моему чувственному восприятию. Способен на все… Человек способен на все, и от этого его плоть не разрушается…