Любовь и голуби - Владимир Гуркин

ЖЕНЯ. Кока! Всю ночь сидела? Смотрю, постель даже не тронута. (Села рядом.) Так и подумала, что здесь, на нашем месте.

АЛЕКСАНДРА. А отсюда окошки мои хорошо просматриваются.

ЖЕНЯ. Ну че? Еще светятся? Не вижу…

АЛЕКСАНДРА. А не видно – уже солнце забивает.

Короткая пауза.

ЖЕНЯ. Какая все ж таки у нас Чусовая красивая! Сверкает вон.

АЛЕКСАНДРА (всплеснув руками). Как мать сказала! Ну как Соня, в точности! Ой, аж мурашки по затылку. Фу…

ЖЕНЯ. Че ты хочешь: я же дочь.

АЛЕКСАНДРА. Сильно похоже сказала.

ЖЕНЯ. Крестная, а ты бы хотела, чтобы кто остался?

АЛЕКСАНДРА. Не знаю… Кого Бог даст.

ЖЕНЯ. Дядя Римас хороший…

АЛЕКСАНДРА. А Иван плохой? Слышала, как досталось? И плен, и партизанил, и… по стране мотался. Белый весь. Доста-а-алось…

ЖЕНЯ. А дядя Ваня… Вот родной, и все. Родной дядя Ваня, совсем родной.

АЛЕКСАНДРА. Конечно, родной. А Римас чужой? Кого Бог даст…

ЖЕНЯ. Утро уже. Иди, ждет же там кто-то…

АЛЕКСАНДРА. Подождет. Посидим еще, не бросай меня. Поджилки-то трясутся… Как у девки перед свиданкой.

Смеются. Появился Иван. Протиснувшись, сел между Александрой и Женей.

Пауза.

Женя крепко обняла его правую руку и прижалась к плечу. Александра отвернулась, заплакала. Иван повернул ее голову к себе, целует лоб, глаза, щеки.

АЛЕКСАНДРА. Ва… Ва… Ваня мой…

Плачут все трое.

ИВАН. Однако, счас вторую речку организуем, вторую Чусовую наревем. Ох, ек комарок… Ну все. Хорошо. Рыдать дальше запрещается. Все.

Появилась Анна, идет к сидящим.

Петухи, слышьте, поют, а мы че? Саня, давай споем?

АННА. Про казака, Вань! Где доска сломалась.

ИВАН. О! Нюрок! Садись.

АННА (усаживаясь). Про казака.

ЖЕНЯ. (Поет.) Шел казак через речку домой.

Шел домой молодой, холостой.

(Голос у Жени чистый, звонкий, с простором.)

Обломилась доска,

Подвела казака,

Зачерпнул он воды

Са-а-апого-о-ой!

Конец

Москва, 2005

Сначала Гуркин был для меня только фамилией в афише театра «Современник» – там двадцать лет шла его замечательная пьеса «Любовь и голуби». Потом я познакомилась с ним на фестивале «Любимовка», и он стал для меня не Владимиром Павловичем, а Володей. Гуркин оказался добрым и деликатным человеком. Он входил в так называемый Ареопаг и вместе с Рощиным, Славкиным, Казанцевым и другими выступал на обсуждениях. Выступал всегда тактично, иногда что-то советовал; если критиковал, то не обидно. И когда Олег Николаевич Ефремов пошел на то, чтобы открыть при МХАТе драматургическую лабораторию, естественно, он доверил это Гуркину.

– Володя, ты – человек Театра. Кем ты только не был: актером, драматургом, руководителем лаборатории, режиссером…

– Ну какой я режиссер?! Поставил несколько спектаклей, и то по необходимости. И лаборатория со смертью Олега Николаевича закрылась. Он умер в 2000-м, а в 2001-м я ушел из театра.

– Почему ушел?

– Стал не нужен.

– Начал ты с актерства. Это твоя первая ступенька. Что дала тебе эта профессия?

– Почти все. Я в театр как нож в масло вошел, именно как актер. Трудно найти в театре дело, которого я не знаю.

– Все-все знаешь?

– Ну, шить не умею. А свет поставить – могу. Знаю, как фонари цеплять, как делается ночь, раннее утро и прочее. Когда был студентом и молодым актером, приходилось заниматься всем: и монтировкой, и светом, и звуком. Правильно, что прошел через актерскую профессию и вошел в театр с этого входа.

– Но главное для тебя все же – драматургия?

– Не знаю, что у меня главное. Как сказать, что у человека главное? Но, наверно, толку оказалось больше именно от драматургии. Я хочу сказать – по воздействию на граждан. Потому что мои пьесы шли в сотнях театров.

– А сейчас?

– Сейчас меньше: в десятках. Но и сегодня ставят, просят пьесы, интересуются. Вот из Уфы сообщили: Татарский национальный театр взял к постановке «Саня, Ваня, с ними Римас», будут переводить. В этом смысле драматургия лидирует. Хотя люблю я все театральные профессии, даже просто болтаться по театру люблю.

– Когда последний раз выходил на сцену как актер?

– В середине девяностых. В главной роли собственной пьесы «Плач в пригоршню». И не где-то, а во МХАТе, на большой сцене, в замечательной постановке Димы Брусникина. Я играл главного героя, уже взрослого, когда он в третьей части возвращается домой. После моего ухода и даже еще при мне, в очередь, эту роль играл Борис Щербаков. Очень хорошо играл!

– А последнее время, я слышала, ты работаешь в Черемховском театре?

– Нет, просто это мой родной городишко, я туда к маме езжу. И когда они меня просят что-то поставить – делаю. Последний спектакль там я поставил по рассказам Шукшина, к юбилею Василия Макаровича. Это было неожиданное предложение театра. А Шукшина я люблю, потому и согласился.

– Что за город Черемхово, расскажи.

– Районный центр Иркутской области. Шахтерский город, сейчас там население – пятьдесят тысяч. А было – сто пятьдесят. Город маленький, но оттуда вышло много больших людей. Там родились Вампилов, Михаил Варфоломеев. В Черемховском районе работал следователем Павел Нилин. Оттуда и пошла его «Жестокость». Вообще, край любопытный.

– Как ты делал инсценировку по Шукшину?

– Я долго искал связку для рассказов и, кажется, нашел – спектакль, судя по всему, получился. Называется он «Добрые и злые». Ход был такой: в сельском клубе самодеятельный народный театр дает спектакль, и вдруг гаснет свет. Что делать? А в таких клубах народ привычный, не расходится, ждет хоть час, хоть два. И вот, пока зрители сидят в темноте, режиссер, помреж, осветитель переговариваются между собой и с актерами, актеры повторяют текст. Так происходит действие моего спектакля. Потом зажигается свет, помреж объявляет: «Сейчас начнется спектакль». На этом мой спектакль кончается.