Атаман Платов (сборник) - Петр Краснов

– А разве мы не то же самое делаем и теперь?

– Нет, не то же самое. Мы охраняем теперь только права хозяев, а рабочим не даем никаких прав. Рабочие, видя это, обозлены. Они хотят во что бы ни стало добиться прав союзов и стачек, чтобы бороться с насилием капитала. Эта борьба доходит уже до того, что рабочие хотели перебить инженеров… Это мотив совсем другой и поверьте, пока этого не сделают, не будет успокоения.

– Значит, вы уверены в революции?

– Уверен, как в самом себе. Вопросы классовой вражды всегда разрешались только революцией.

– А разве в Англии нет классов?

– Есть. Но там нет такой зависимости и там все же существует справедливость. А здесь… Мы отберем оружие, арестуем зачинщиков, а люди останутся при убеждении, что с ними поступили несправедливо. Приняли сторону богатых.

– Да ведь сторону революционеров принять нельзя, – ведь они хотят убивать, разграбить все и натворить ужасов, – сказал я. – Они не поймут того, что заработная плата не должна идти в убыток железной дороге. Они поймут лишь, что мы слабы, и тогда потеряют разум от упоения силой собственной.

– Совершенно верно, поэтому-то я и вижу, что мы идем к революции. Наша сила натолкнет их на еще большее сопротивление. А наша слабость… погубит нас еще скорее, чем сила. Выхода нет. Нужно переменить идеологию народа, нужно дать новый фундамент для жизни. Теперешний фундамент, старые отношения, – изжить бесповоротно. Изжить даже в армии, после неудачной войны. И армию нужно строить заново. Если ее построят на том же фундаменте, – мы ваши отцы, вы наши дети, – такая армия будет недолговечна и тоже продержится только до первого потрясения.

– А как же, по-вашему, ее нужно построить? – заинтересовался я. – Вы правы. Время отцовской опеки прошло. Народ вырос. Вот и нас саперы хотели перебить, когда мы были на охране в Агдаме. Не будь казаков, и перебили бы обязательно…

– Да, да… – задумчиво ответил видимо больше своим мыслям необычный собеседник. – Народ уже не желает ни бар, ни помещиков, ни остатков крепостных привычек у господ, ни даже самих господ. Народ желает жить и желает иметь такое правительство, которое бы служило народу, помогало бы ему и заботилось бы о нем. Теперешнее же правительство народу представляется вроде азиатских деспотов. Социалисты разжигают эти мысли и желания народа, иногда для него и не совсем ясные; они подогревают классовую ненависть. А это материал довольно взрывчатый. Одна классовая ненависть, если ее не тушить, в состоянии сжечь нашу родину. А разве классовую ненависть можно потушить теми мерами, что мы употребляем?.. Никогда!

Ответил сам себе жандармский ротмистр, и в голосе чувствовалось искреннее убеждение.

– Какие же меры нужны, по вашему мнению?

– Ах, Господи! Да я же вам сказал уже: свобода, равенство и братство. Других мер нет и быть не может. Нужно только, чтобы эти меры дали сверху и в их истинном значении. Будет беда, коли их начнут брать снизу, брать силой. Дадим мы и мы будем благодетелями, возьмут они силой, и мы будем врагами народа. А вы разве еще не видите, что значит быть врагом народа?.. Это означает – гильотина, террор и вопли: на фонарь!.. Хотите этого?

– Нет, не хочу. Избави Бог. Никак не хочу!

– И не желайте. Только попомните мое слово, – вы еще молоды и услышите крик: на фонарь! Буду на фонаре и я. Этого не миновать… Вот почему я в таком грустном настроении. И вас ввел в грусть. Может быть, устал я от работы. Слишком тяжелая и нервная наша служба. Даже злейшему врагу не пожелаю быть жандармом… Ну, до свидания. Кажется, все кончилось. Вот спрошу разрешения отпустить вас.

Он исчез в депо, а вышедший затем вахмистр доложил мне, что саперы могут идти домой.

Разговор с жандармом навел меня на многие размышления. Если жандарм говорит, что будет революция, то этому можно верить; на то он и жандарм, чтобы знать это. Если же будет революция, то нужно уходить из строя. Солдаты во время революции обратятся в дикое, страшное стадо, которое сперва растерзает своих офицеров, а потом будет делать, что хочет.

Вспыхнет новая пугачевщина…

Можно еще, правда, идти тогда с ними заодно, но это пусть делают Швабрины, а я предпочту отойти в сторону и остаться с Гриневыми. Мне так надоели все эти революции, караулы, дежурства и патрули, что я мечтал теперь о кадетском корпусе день и ночь. Однако оттуда не было никаких известий.

Подошла неделя говения. Мы говели в соборе. Роты в две смены ходили в церковь. Пасху встретили дома. В батальоне ничего не устраивали.

Опять ошибка по-моему. Раз воинская часть считается семьей, то и нужно встретить величайший христианский праздник по-семейному, всем батальоном или полком. А то разбегутся на три дня по домам, а солдаты предоставлены самим себе и жалуются: дали по два яйца, да по белой булке с колбасой, вот и весь праздник. Опять отличный предлог для революционеров подлить масла в огонь…

Как я обрадовался, когда командир сейчас же после Пасхи послал меня в Александрополь строить кухню, хлебопекарню и канцелярию. Класс я сдал Ананьину. Со мной ехало человек тридцать сапер, специалистов и рабочих. В Александрополе еще было холодно по ночам, и все мы разместились не в палатках, а в здании штаба бригады. Работа закипела сразу в трех местах, которые были намечены еще с осени прошлого года.

Мне кажется, что и саперы были очень довольны вырваться из Тифлиса. Они работали с увлечением, недаром все были специалисты своего дела: плотники, каменщики, кровельщики, печники.

В свободное время я любил залезть на гору около лагеря полюбоваться на Ала-Гёз и на снежную шапку Арарата. Меня сильно притягивало к себе величие этих гор. Не раз я мечтал, как хорошо было бы взобраться на них.

Генерал торопил с работами. Он хотел, чтобы батальоны выступили в лагери первого мая. И Червинов, и Григорьев приезжали сами проверить ход работ и оба остались довольны. Постройки были закончены через неделю после прихода батальонов.

Понаехали прикомандированные от пехоты и кавалерии для обучения саперному делу. Собрание еще не было окончено, но генерал приказал наладить офицерское довольствие и назначил меня устроить это дело, освободив от всех других обязанностей.

Работа в собрании мне не нравилась. И скоро случай помог мне уйти от нее. Наш командир военно-телеграфной роты, капитан Шах-Будагов, получил четырехмесячный отпуск по болезни. Заместить его было некем. Старше меня был только штабс-капитан Федоров, но генерал обошел его и назначил меня.

– Я вам поручаю военно-телеграфную роту. Вы не специалист этого дела, но и дело не такое, чтобы нельзя было с ним справиться. Работайте. На этой роте вы можете заработать себе имя.

Дело было, действительно, новое для меня. Вся рота состояла из разных специалистов: телеграфистов, телефонистов, надсмотрщиков; с раннего утра расходились по лагерю команды гелиографистов, сигнальщиков, кабельного и шестовых отделений. В особом месте под навесом сидели ряды учеников телеграфистов.