Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор - Алексей Георгиевич Тепляков

подарками», из‐за чего среди населения был «скандал»[2246]. Тряпицын отправил своей любовнице Лебедевой два шелковых платья, золотые часы, браслет, косметику – и та, «которую… привыкли видеть скромно одетой», появилась «расфуфыренной» (по версии Бойко-Павлова, Тряпицын расстрелял приискателя, а вещи его жены послал Нине, но партизаны велели эти ценности «превратить в достояние всей организации»)[2247]. В Николаевске и Лебедева, и другие одевались в богатые наряды, награбленные у замученных горожан.

Движение примерно 2-тысячного войска Тряпицына и Лебедевой вниз по Амуру сопровождалось также почти полным истреблением сельской интеллигенции (за революционную «пассивность») и всех, кто был похож на горожанина-«буржуя»; церковнослужителей топили в прорубях – пример подавал сам Тряпицын, который в селе Вятском «избил и живым пустил под лед священника»[2248]. Взятых в плен, включая добровольно перешедших к партизанам, расстреливали[2249]. Иван Лапта (Яков Рагозин), организовавший бандитский отряд, который «производил налеты на деревни и стойбища, грабил и убивал людей», утопил в проруби начальника почтово-телеграфной конторы села Верхняя Тамбовка И. Фёдорова и учителя-священника Пожарского, а на Лимурчанских приисках уничтожал тех, кто не отдавал золото. В марте 1920 года отряд Лапты разграбил Амгуньские золотые прииски и окрестные села, расстреливал направо и налево, отбирал пушнину у нанайцев, нивхов. Отрядники Лапты вместе с тряпицынцами Заварзиным, Биценко, Дылдиным, Оцевилли, Сасовым убили сотни нижнеамурцев[2250].

Войско Тряпицына стремительно пополнялось за счет окрестных крестьян и старателей. Добровольцы-тряпицынцы рассуждали, «что раз есть возможность пожить хорошо, то нужно пожить», поэтому насиловали, грабили, убивали и «ценили и уважали Тряпицына за такого рода поблажки»[2251]. Среди партизан был заметный процент китайцев и корейцев, которым атаман выдал щедрый денежный аванс, а также пообещал золото с приисков и русских женщин. В отряде Тряпицына насчитывалось около 200 китайцев и почти столько же корейцев, набранных с золотых приисков (последними командовал Илья Пак)[2252]. По неимоверно завышенным оценкам современных китайских историков, которым доверяют и наши, в одной Амурской области насчитывалось свыше 10 тыс. партизан-китайцев[2253]. Враждебный повстанцам современник отмечал: «В партизанские отряды… входили… исключительно китайские низы, социальные отбросы, грабители, убийцы, морфинисты, опиекурильщики и т. д.»[2254].

Роль переселенцев в тряпицынщине тоже была значительна: так, жители села Синда прибыли на Дальний Восток из Белоруссии и основали село в 1914 году, став затем активными партизанами. Один из виднейших иркутских большевиков, А. А. Ширямов, честно отмечал, что и среди русских приисковых рабочих Амура имелся «значительный процент сильного уголовного элемента». Характерные для старателей качества – энергичность, привычка к самостоятельной жизни в безлюдной тайге – превращали их в анархических личностей, «трудно поддающихся партийной дисциплине». В связи с этим амурскими партизанами «было проявлено немало излишней жестокости». Далее Ширямов прямо писал, что «амурский таежник мстит так же, как мстили наши [далекие] предки»[2255].

В начале 1920 года началось активное обсуждение идеи дальневосточного «буфера» между Советской Россией и Японией. Обещания большевиков устроить в будущей Дальневосточной республике многопартийное государство с рыночной экономикой выглядели соблазнительно, и, оказавшись перед фактом крушения колчаковской власти, японцы согласились с заходом во Владивосток красных отрядов, что те и осуществили в последний день января 1920 года. Наличие в столице Приморья большого количества иностранных войск не позволило большевикам одержать победу, и они были вынуждены смириться с переходом власти к социалистической Земской управе. В это же время Тряпицын осадил Николаевск-на-Амуре, где дислоцировались японский батальон (350 человек) и примерно такой же по численности русский гарнизон. Тряпицын обстреливал 20-тысячный город из пушек и одновременно вел переговоры. Белым он втолковывал: «Я анархист, сейчас иду против существующей власти, а потом пойду против Советов…»[2256] Японский гарнизон после продолжительной осады допустил вступление в город партизан Тряпицына, рассчитывая на мирное установление власти земств по образцу Владивостока[2257].

Но партизаны, войдя в город, сразу приступили к расправе над белыми. По выражению тряпицынца Д. Булатова, партизанами была «ликвидирована» Николаевская тюрьма, где «наряду с виновными погибло <…> до 50 лиц, подлежащих освобождению, и несколько десятков человек, дела которых еще не были рассмотрены Трибуналом»[2258]. Зато С. А. Птицын был предельно откровенен в объяснении того, кто решил уничтожить арестованных николаевцев (без решения Тряпицына эта акция состояться не могла).

…штаб решил стереть с лица земли человеческий мусор, который пакостил осуществлению идеалов… Технически это вызывало ряд затруднений, т[ак] к[ак] залпы могли привлечь внимание японцев… а другие способы умерщвления до некоторой степени претили штабу… было решено умерщвление произвести холодным оружием. <…> …Лапта по согласованию с Тряпицыным приказал всех арестованных перебить, что и было исполнено… При гауптвахте караул, состоящий из робких партизан, не решился расстреливать арестованных, и посланный Лаптой партизан из отряда лыжников [К. И.] Молодцов один перебил всех арестованных прямо в камерах[2259].

Птицын свидетельствует, что среди уничтоженных арестованных были вице-губернатор фон Бунге, протоиерей С. Черных, а также разоблаченные как агентура контрразведки «телефонистки, приказчики магазинов, служащие контор, девицы из буржуазных и мещанских домов и др[угие] лица»[2260]. По данным межпартийной комиссии, расследовавшей деяния Тряпицына и представившей сведения «суду 103‐х», в первой половине марта было убито около 1,5 тыс. человек, включая 157 арестованных, подлежавших освобождению. На сохранившемся докладе временного начштаба Ф. П. Павличенко имеется резолюция Тряпицына: «Всех расстрелять»[2261]. Когда С. П. Днепровский спросил большевика Ауссема: «Зачем нужно было уничтожать всех арестованных в тюрьме?» – то получил спокойный ответ: «Это пустяки. Эти люди – социальный навоз – [и] нечего ставить такие вопросы»[2262].

М. В. Сотников-Горемыка, один из горожан, переживших тряпицынщину, в 1923 году вспоминал, как арестованных уже наутро, раздев до белья, спешно расстреливали у тюрьмы на глазах друг у друга: «…трупы валились один на другой. Многие из выводимых мужчин падали в обморок, женщины же на убой шли очень храбро. <…> В эти дни в милиции были убиты 72 человека»[2263]. Очищенную же тюрьму немедленно стали заполнять новыми партиями арестованных.

Из показаний николаевца Г. Б. Вачеишвили следует, что партизаны, по соглашению с японскими военными, «…не должны были производить никаких арестов и вообще никому не [должны были] мстить. <…> В ночь с 8 на 9 марта они, выведя из тюрьмы, расстреляли 93 человека. 9 марта я сам видел трупы на льду против Куенги. На другой же день, 10 марта, японцами была выпущена летучка, что… против того, что красные „губят народ“, расстреливают, ими, японцами, будут приняты меры. – Тем не менее аресты продолжались[,] все увеличиваясь. 11‐го марта вечером