Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

любопытством смотрела на встречные деревни и, проезжая через одну из них, невольно ахнула, увидев на маленькой избушке надпись: Земское училище. – «Еще и хуже бывают!» – отозвалась моя спутница, более меня знакомая с деревней. Невольно защемило сердце при мысли, что еще не то увидишь… И вспомнилась мне виденная где-то на выставке картина, изображающая комнату сельской учительницы: я тогда была на первом курсе и мечтала по окончании стать народной учительницей. Увидев эту картину, эту бедную обстановку – я остановилась, и какой-то смутный страх наполнил душу… я испугалась, малодушно испугалась предстоящей бедности, отречения от того комфорта, к которому привыкла от рождения. Помню, как мне потом стало стыдно и как я нарочно долго стояла перед картиной, чтобы глаз мог привыкнуть к этой обстановке. Так и теперь, при замечании Ж., мне опять стало стыдно. Я перевела разговор на педагогические курсы в Москве.

К вечеру приехали мы в Елань. Большой старый барский дом был оживлен; часть семьи О-вых уже переехала туда, и дети бежали навстречу матери. Усталые, мы с удовольствием думали об отдыхе, нам отвели отдельную комнату.

12 мая

10-го утром проснулась я рано. Все спали. Хотела выйти в сад – двери заперты; недолго думая – в окно, причем сломала нечаянно одну из скамеек для цветов, проклиная свою несчастную способность вечно сделать что-нибудь не так. Утро было чудное; сад, пруд, поэтическая обстановка, среди которой не верилось даже, что едешь на голод.

Мне страшно хотелось ехать поскорее, но выехали только во 2-м часу дня в другое имение – Гремячку, куда приехали только к вечеру; там мы должны были тоже переночевать и уже оттуда выехать в наши деревни.

Вчера утром, перед отъездом, в открытой здесь столовой мы попробовали кушанье, и оно показалось нам очень вкусным: пшено, капуста, с приправой из масла, лука, перца и лаврового листа.

Пока мы рассуждали о предстоящей работе, пришли сказать, что две бабы из с. Большие Меретяки просят милостыни. – «Вот оно, начинается!» – подумала я и пошла в сени. Две бабы бросились в ноги. Ошеломленная неожиданностью, я стала их поднимать. Бабы говорили плачущими голосами, перебивая одна другую. Я могла разобрать только, что у одной 6, а у другой 7 человек детей, что они голодают, что в столовой не все записаны…

Мы дали бабам по двугривенному. Пора было ехать. Приехал управляющий имениями О-вых – П-ков, который и должен был отвезти нас на место; помещица снабдила нас рекомендательными письмами к священнику и к студенту, командированному Красным Крестом, в участке которого находились наши деревни.

Нам оставалось каких-нибудь верст 15. По дороге мы останавливались в деревне Шебулатово (русская), управляющий хотел показать нам столовую, – раздача еще не начиналась, но приварок был готов. Он оказался совсем пресным. Хозяин отговаривался тем, что забыл послать за солью; П-ков сделал ему замечание, велел послать за солью; сели и поехали дальше. В Шамках столовая Красного Креста, ею заведовала монахиня… Где смех, а где и горе. Бедная «шамковская матушка» очутилась поистине в безотрадном положении: в татарской деревне, у муллы! Сначала она проливала горькие слезы, потом попривыкла. Г. П-ков спросил о ней у муллы:

– А что матушка делает?

– Да ничво; сначала плакал, теперь смеялся. – Мулла и не подозревал всего остроумия своего ответа.

Мне вспомнилось, с каким самодовольным видом развертывал проф. Высоцкий отчет Красного Креста. Здоровый народ кормится в таких столовых: на 20 человек 1 фунт пшена (позже, в день нашего приезда, прибавили по фунту капусты) и только. Мы попробовали жиденький приварок и вздохнули. Командировано 50 монахинь… 50 монахинь! Как это звучно. А как они ахали, сколько слез пролили, хороши ли были эти подневольные работницы – отчет умалчивает… С самого начала работа не внушала к себе доверия.

Село Большие Меретяки только в 2 верстах от Шамков; мы поехали прямо в деревню Большие Нырсы – за 3 вер., чтобы там оставить Ж. и повидаться с Ш., заведовавшей там столовой. Пошел дождь; мы сели за чай, когда вошла высокая, стройная девушка с лицом простым, но симпатичным, в мокром платье, – это и была Ш. Мы поздоровались. Управляющий начал вести с ней разные счета и соображения относительно столовых; я сначала слушала с интересом, наконец, и самой захотелось поскорее на место… Непривычная азиатская обстановка несколько развлекла внимание. Я торопила П-кова ехать скорее, чего, по-видимому, ему не очень хотелось.

Днем мы приехали и были у батюшки. Я подала ему письмо г. О., познакомилась с матушкой; подали чай… Батюшка, из крещеных татар, еще очень молодой, оказался очень любезным и предложил мне переночевать у себя. Заведование столовыми он не счел удобным для себя сдавать мне, так как на три недели стоит ли сдавать, да потом опять принимать? – совершенно резонно рассудил он, предложив мне заняться больными.

13 мая

Наняв квартиру у одного из «уцелевших» от голодовки мужиков, я с батюшкой утром отправилась в столовую. Она помещалась в избе довольно просторной; народ начинал собираться. Поклонившись хозяевам, я села на лавку и не без внутреннего смущения осматривала этих голодающих. Ничего ужасного не было. На деле оказалось все гораздо проще, нежели представлялось издали, при чтении газетных корреспонденций. В углу стоял стол, за которым сидел мужик средних лет с тетрадкой в руках и вызывал:

– Владимир Ерофеев, на 3, полтора фунта, – получай!

Другой мужик, замечательно красивый старик, отвешивал хлеб и выдавал. У печки с двумя котлами пожилая баба, в красном сарафане, степенно разливала ковшами приварок. Каждый получивший хлеб подходил со своей кринкой к бабе, и та наливала в нее порцию на троих, на двоих, смотря по количеству записанных в столовую. Остальные, по большей части ребятишки, несколько баб и 2–3 мужика, дожидались своей очереди.

Вдруг одна из женщин, которой только что выдали обед, бросилась мне в ноги:

– Спасибо, кормите вы нас! – потом встала и ушла, удовлетворив свой порыв благодарности; а мне было очень стыдно принимать невольно изъявления чувств, не сделав еще ни шагу на помощь крестьянам.

Я потихоньку расспрашивала батюшку, кто это читает, как устроена столовая и проч. Так как батюшка сам лично, разумеется, не мог присутствовать при раздаче каждый день, то назначали доверенных из крестьян; и надо ему отдать справедливость – он выбрал их очень удачно, особенно этот мужик – был грамотный и единственный в селе любитель «почитать», выписывавший «Сельский вестник». Далее узнала, что столовая открыта была на 200 человек (всего наделов в с. Б.М. 319), впереди предстояло сделать прибавку на 50 человек, но батюшка, уже давно получив уведомление от помещиков, никак не может найти больших