Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

* * *

Нам с Уной хотелось только одного – уехать из Калифорнии как можно дальше. За год, что мы провели вместе, нас провернули через мясорубку бед и несчастий, и теперь нам нужно было отдохнуть. Мы взяли с собой маленького черного котенка, сели на поезд до Нью-Йорка, а оттуда уехали в Найек, где сняли дом. Он стоял далеко-далеко от всего остального мира, посреди каменистых полей, на которых ничего не росло, но это и было тем, что нам понравилось. Наш маленький симпатичный домик был построен в 1780 году, и мы сняли его, а в придачу получили великолепного повара в лице экономки.

Вместе с домом нам в наследство достался и старый добрый черный ретривер, который всегда сопровождал нас во время прогулок. Он регулярно появлялся на крыльце, когда мы садились завтракать, вежливо махал нам хвостом, а потом, поздоровавшись, ложился рядом и ждал, когда мы закончим завтрак. Наш маленький черный котенок начал шипеть и выгибать спину, когда увидел пса в первый раз, но тот просто улегся на землю, всем видом показывая, что готов к мирному сосуществованию.

В те дни Найек представлял собой идеальное, хотя и пустынное место. Мы ни с кем не встречались, и нам никто не звонил. Это было как нельзя кстати, потому что мне все еще требовалось время, чтобы полностью прийти в себя после судебных тяжб.

Все мои несчастья отвлекли меня от работы, но тем не менее я почти закончил сценарий «Месье Верду», и желание начать съемки постепенно возвращалось.

Мы планировали провести на востоке что-то около шести месяцев, и Уна хотела родить ребенка именно здесь, но я не мог продолжать работу в Найеке, и через пять недель мы вернулись в Калифорнию.

Я отложил в сторону сценарий «Тени и вещества» и сконцентрировался на «Месье Верду», то есть на той работе, которая была так грубо прервана Федеральным правительством. А что касается Уны, могу только добавить, что кинематограф потерял в ее лице прекрасную комедийную актрису, ведь у нее всегда было отличное чувство юмора.

Помню, как незадолго до начала суда Уна и я поехали в ювелирный магазин в Беверли-Хиллз, чтобы забрать из ремонта ее дамскую сумочку. В ожидании мы рассматривали браслеты, выставленные в витрине. Наше внимание привлек один из них, украшенный бриллиантами и рубинами, но, по мнению Уны, он стоил слишком дорого, поэтому я сказал ювелиру, что мы немного подумаем о покупке. После этого мы вышли из магазина и сели в машину.

– Поторопись! Давай, поехали, быстро! – делая вид, что нервничаю, сказал я, а потом засунул руку в карман и осторожно вытащил браслет, который так понравился Уне. – Я взял его, когда он показывал тебе другие браслеты, – пояснил я.

Уна стала белой как мел.

– Боже, зачем ты это сделал!

Она резко свернула за угол и остановилась у кромки тротуара.

– Нам надо поговорить об этом. Ну зачем ты это сделал?!

– Теперь я не могу вернуть его обратно!

Тут я понял, что не в силах больше притворяться, и засмеялся, а потом объяснил, что, пока она рассматривала другие браслеты, я отвел ювелира в сторонку и быстро заплатил за браслет.

– А ты, ты подумала, что я украл его, и захотела стать моим подельником!

Я продолжал хохотать.

– Я просто испугалась, что ты попадешь в еще одну неприятную историю, – с облегчением ответила Уна.

Во время суда мы чувствовали поддержку и внимание многих наших добрых друзей. Среди них были Залька Фиртель, семья Клиффорда Одетса[138], Ханс Эйслер и его жена, Фейхтвангеры и многие другие.

Залька Фиртель, актриса из Польши, устраивала интересные вечера с ужинами у себя в доме в Санта-Монике. К Зальке приезжали многие деятели искусства и литературы: Томас Манн, Бертольд Брехт, Шёнберг, Ханс Эйслер, Лион Фейхтвангер, Стивен Спендер[139], Сирил Коннолли[140] и другие. Где бы Залька ни жила, она всегда создавала свой «Дом в Коппе», то есть уютное местечко для жизни.

В гостях у Ханса Эйслера мы познакомились с Бертольдом Брехтом, который всегда излучал энергию, был коротко пострижен и не расставался с сигарой. Месяцем позже я показал ему сценарий «Месье Верду», который он внимательно прочитал, а потом выдал один-единственный комментарий: «О, вы написали сценарий в китайском стиле!»

Как-то раз я спросил Лиона Фейхтвангера о том, что он думает о политической ситуации в Соединенных Штатах. Он ответил несколько необычно:

– Послушайте, это может быть важным. Как только я закончил строить свой дом в Берлине, к власти пришел Гитлер, и мне пришлось уехать. Как только я обставил мебелью свою новую квартиру в Париже, в город вошли фашисты, и я снова уехал. И вот теперь я в Америке и только что купил дом в Санта-Монике.

Он посмотрел на меня и многозначительно пожал плечами.

Иногда мы проводили время вместе с Олдосом Хаксли. В то время он сильно увлекался мистицизмом. Если откровенно, то он гораздо больше мне нравился молодым и циничным в двадцатые годы.

Однажды мне позвонил мой приятель Фрэнк Тейлор и сказал, что с нами хочет познакомиться уэльский поэт Дилан Томас. Мы ответили, что будем только рады.

– Но тут вот какое дело, – немного помявшись, сказал Фрэнк, – я привезу его, если он не будет пьян.

Вечером того же дня раздался звонок, а когда я открыл дверь, на меня свалился Дилан Томас. Если он был тогда трезв, каким же он бывал в пьяном виде? Через несколько дней он снова появился у нас, но выглядел уже лучше и был вменяем. Он прочитал нам одно из своих стихотворений. У Томаса был глубокий, звучный голос. Я уже не помню, о чем шла речь в стихотворении, но слово «целлофан» звучало в его волшебных строках, словно отражение солнечного света.

Среди наших друзей был и Теодор Драйзер, которым я откровенно восхищался. Он и его очаровательная жена Элен иногда обедали в нашем доме. В душе Драйзер мог сгорать от негодования, но в обществе был человеком внимательным и добрым. Когда он умер, драматург Джон Лоусон, который произносил речь на похоронах, предложил мне нести гроб во время похоронной церемонии, а потом прочитать стихотворение, написанное Драйзером. Я с готовностью согласился.

Время от времени ко мне возвращалось беспокойство о моей карьере, но я всегда считал, что один хороший комедийный фильм может устранить все проблемы. С этим чувством в душе я и закончил работу над сценарием «Месье Верду». На это понадобились долгие два года – работа прерывалась, мотивация полностью отсутствовала, но сами съемки длились всего двенадцать недель – для меня это был рекордный срок. Я представил сценарий фильма на цензуру в офис Джозефа Брина, и ответ не заставил себя долго ждать: они наложили запрет на мою новую картину.