Источник - Айн Рэнд

Был уже почти полдень, когда прозвенел дверной звонок. Он зажал уши руками, чтобы не слышать, кто и зачем пришёл. Потом он услышал голос матери, пронзительный и радостный до глупости:

— Питти, миленький, иди же скорей и поцелуй свою супругу.

Он выскочил в прихожую. Там была Доминик, она снимала мягкую норковую шубу, и от меха к нему донеслась волна холодного воздуха с улицы, смешанного с лёгким ароматом её духов. Она смотрела прямо на него и сдержанно улыбалась:

— Доброе утро, Питер.

Он стоял натянутый, как струна, и за какой-то миг заново пережил всю ночь и утро с телефонными звонками и недоверчивыми расспросами. И, пережив, ощутил триумф свершившегося. Он двигался как человек в центре арены гигантского стадиона и улыбался, как будто был высвечен лучами юпитеров и подан на экран крупным планом. Он сказал:

— Доминик, дорогая, ты как воплощённая мечта!

Чувство обречённости ушло — их брак стал тем, чем и должен был стать.

Казалось, она была рада этому. Она сказала:

— Извини, Питер, что не дала тебе возможности перенести меня через порог.

Он взял её руку и поцеловал выше запястья с видом небрежно-интимной нежности.

Он увидел, что мать стоит рядом, и сказал тоном баловня судьбы:

— Мама, это Доминик Китинг.

Он смотрел, как мать целовала её. Доминик с серьёзным видом отвечала на поцелуи. Миссис Китинг счастливо кудахтала:

— Дорогая, я так рада, так рада! Благослови вас Господь. Я и подумать не могла, что вы такая красавица!

Он не знал, что делать дальше, но Доминик взяла инициативу в свои руки, не оставляя времени на лишние эмоции. Она прошла в гостиную и сказала:

— Сначала мы должны сесть за стол, а потом, Питер, ты покажешь мне квартиру. Мои вещи должны прибыть с минуты на минуту.

Миссис Китинг вся лучилась от радости.

— Обед готов на троих, мисс Фран… — Она поперхнулась. — Господи, как же мне звать вас, дорогая? Миссис Китинг или…

— Доминик, конечно, — ответила Доминик без улыбки.

— Не пригласить ли нам гостей, оповестить о… — начал было Китинг, но Доминик остановила его:

— Позже, не сейчас, Питер. Узнается само собой.

Позднее, когда прибыл багаж, он видел, как она без колебаний вошла в его спальню. Она показала горничной, как разложить и развесить её гардероб, и попросила его помочь ей перераспределить одежду в шкафах.

Миссис Китинг была озадачена:

— Вы что же, детки, никуда не отправитесь? Всё так внезапно и романтично, но как же — никакого медового месяца?

— Нет, никакого, — сказала Доминик. — Я не хочу отрывать Питера от работы.

Он сказал:

— Здесь мы, конечно, временно, Доминик. Потом переедем в другую квартиру. Я хочу, чтобы ты сама её выбрала.

— Лучше я перееду, — благородно произнесла миссис Китинг, не подумав, просто из невольного страха перед Доминик. — Я сниму себе квартиру.

— Нет, — распорядилась Доминик. — Мне этого не хотелось бы. Я ничего не хочу менять. Я хочу войти в жизнь Питера, не меняя её.

— Как это мило с вашей стороны! — засветилась улыбкой миссис Китинг, а Питер угрюмо подумал, что ничего особенно милого с её стороны в этом нет.

Миссис Китинг осознавала, что, когда придёт в себя, она возненавидит свою невестку. Она смирилась бы с высокомерием, но не могла простить Доминик её серьёзный вид и вежливость.

Зазвенел телефон. Китинга поздравлял главный проектировщик его фирмы, который сказал:

— Только что узнал, Питер. Гай просто ошалел от новости. Думаю, тебе обязательно надо позвонить ему, или самому появиться здесь, или сделать что-то в этом духе.

Китинг помчался на работу, радуясь возможности ненадолго сбежать из дому. В конторе он появился с видом юного счастливого жениха, летящего на крыльях любви. Смеясь, он пожимал руки в чертёжной, принимая шумные игривые поздравления и завистливые напутствия. Потом он направился в кабинет Франкона.

Войдя, увидев улыбку на лице Франкона, улыбку, похожую на благословение, он на миг испытал чувство вины перед ним. И с восторгом обнимая Франкона за плечи, он бормотал:

— Гай, я так счастлив, так счастлив…

— Я этого всегда ждал, — неторопливо говорил Франкон, — и теперь я спокоен. Теперь всё здесь по праву вскоре должно стать твоим, Питер, эти помещения и всё прочее.

— О чём ты говоришь?

— Ладно, Питер, ты всё понимаешь. Я уже устал, знаешь, наступает такое время, когда устаёшь навсегда, и тогда… Впрочем, откуда тебе знать, ты слишком молод. Ну, чёрт побери, какой прок от меня здесь? Самое смешное то, что мне уже даже не хочется притворяться, что от меня есть прок… Иной раз мне хочется быть честным, это даже как-то приятно… В общем, куда ни кинь, ещё год-другой, и я уйду на покой. Тогда всё останется тебе. Конечно, мне будет приятно подольше оставаться здесь, ты ведь знаешь, что я люблю своё дело, здесь кипит работа, все притёрлись друг к другу, нас уважают, неплохая ведь была фирма «Франкон и Хейер», как ты думаешь? Однако что же я мелю? «Франкон и Китинг». А потом будет просто «Китинг»… Питер, — тихо спросил он, — почему ты не выглядишь счастливым?

— Конечно же, я счастлив, я очень признателен и всё такое, но с какой стати ты вдруг размечтался о покое?

— Я не о том тебя спросил, Питер. Я хочу знать, почему ты не рад, услышав, что всё здесь станет твоим? Мне бы хотелось, чтобы это радовало тебя.

— Господи, Гай, что на тебя нашло? С чего это ты?

— Питер, для меня очень важно, чтобы ты был доволен тем, что тебе остаётся от меня. Чтобы ты гордился нашим делом. Ты ведь гордишься, Питер? Гордишься?

— А кто бы не гордился? — Он не смотрел на Франкона. Ему нестерпим был его просительный тон.

— Конечно, кто бы не гордился. И ты, Питер, конечно, гордишься?

— Да что ты хочешь от меня? — сердито крикнул Китинг.

— Я хочу, чтобы ты гордился мной, — просто, униженно, с отчаянием вымолвил Франкон. — Хочу знать, что я кое-что сделал, что моя жизнь не была бессмысленной. В конечном счёте я хочу быть уверен, что я что-то значу.

— А ты в этом сомневаешься? Сомневаешься? — вдруг обозлился Китинг, будто увидел опасность, исходившую от Франкона.

— В чём дело, Питер? — тихо, почти равнодушно спросил Франкон.

— Чёрт возьми, у тебя нет права сомневаться! В твоём возрасте, с твоим именем, авторитетом, с твоим…

— Я хочу быть уверенным, Питер. Я трудился не покладая рук.

— Но ты сомневаешься! — Он был раздражён и напуган, поэтому ему хотелось досадить, причинить боль, и он пустил в ход то, что могло причинить самую сильную боль, забыв, что больно будет ему самому, а не Франкону, что Франкон не поймёт, что он не знает об этом и не сможет даже догадаться. — А я вот знаю одного, у которого к концу его жизни никаких сомнений не будет. О, он будет так чертовски уверен в себе, что я готов перерезать его поганое горло!