Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

Варшаву, а оттуда в близлежащие Пустельники, где он остался в небольшой частной клинике для душевнобольных. Ему запретили рисовать и заниматься музыкой, что только ухудшило состояние. В больнице провел больше года. К исходу весны 1910 года в состоянии появились обнадеживающие признаки. Ему разрешили немного рисовать и сообщили о рождении дочери. Короткая записка с поздравлениями Софии и маленькой Дануте была последним его письмом. Но ожидаемой выписки не последовало. Он сбегает из больницы. Кружа по лесу, не может найти дороги и оказывается в больнице с воспалением легких и кровоизлиянием в мозг. 10 апреля 1911 года художника не стало. Он не достиг даже возраста Христа.

Это был живой, сердечный и открытый человек. Единственное, что могло его вывести из себя, – это просьба «объяснить» содержание той или иной его картины. Он негодовал: «…почему они не смотрят. Почему не напрягают свою душу!». В общении вёл себя скромно, не стремился выделиться. Обладал гипнотическими способностями, но прекратил эксперименты, поняв, что результаты их нередко огорчают людей. Несмотря на свою скромность, оказывал сильное влияние на окружение. «Когда Чюрлёнис был с нами, все мы были лучше. Рядом с ним не могло быть ни плохого человека, ни злых чувств», – вспоминала супруга английского консула в Варшаве Галина Вельман.

Удивительное дело: как не везло в жизни ему самому, так не везло его творческому наследию. Рукописи многие пропали, ноты частью безвозвратно утеряны. Картины… С ними вообще история редкостная. После смерти художника интеллигенция Литвы принялась собирать его картины. В 1913 году в Вильнюсе, чтобы скупить все творения художника, организовалась даже «Чюрлёнская рота». Но началась первая мировая война, средств достаточных собрать не удалось, возникла опасность уничтожения картин. Все собранные срочно вывезли в Москву, они хранились на квартире Юргиса Балтрушайтиса и только после 1920 года вернулись в Литву. В 1921 году сейм Литвы принял закон о галерее Чюрлёниса. На следующий год картины выкупили у вдовы, они и стали основой музея. В1936 году работы Чюрлёниса прибыли в новый культурный музей Витаутаса Великого. Здесь экспонировалось почти всё творческое наследие художника. Казалось, что созданы самые благоприятные условия для хранения картин, для знакомства с ними. Однако началась вторая мировая война. Часть картин спрятали в сейфе банка Литвы. О спрятанных в сейфе картинах вспомнили только во время наводнения Немана в 1946 году, когда цикл «Зодиак» и другие темперы уже мокли в воде.

Чюрленис разделил участь многих талантов. Слава опаздывала, и только смерть выявила, что его искусство затронуло многих. Сравнивая Чюрлениса с Врубелем, умершим за год до того, Добужинский отмечал, что у обоих был "почти одинаковый конец", тот и другой – "одиночки в искусстве".

Наследие Чюрлёниса не исследовано и не объяснено до конца. Одни считают его предтечей абстракционизма, другие – предвестником русского авангарда. Максимилиан Волошин однажды назвал Чюрлёниса «дилетантом» и добавил, что бог дилетантов не любит! Бенуа, улыбнувшись, ответил: «Наверно, потому, что бог сам дилетант»… Ответ подразумевал, что у бога при сотворении земли и неба тоже не было опыта и ему не у кого было учиться.

Не могу сказать, что в музее очаровался работами Чюрлёниса, но потрясен однозначно.

Посещением музея наша культурная программа и ограничилась. Все свободное время мы проводили на пляже, солнечная теплая погода тому благоприятствовала. Алдона в купальнике, как мне казалось, способна была вдохновить любого, а если на ощупь, то даже слепого, и я часто закрывал глаза…. Местный пляж на пологом берегу Немана, или по-литовски Нямунаса, невелик, но очень благоустроен. Высокий противоположный берег порос лесом, густым и темным. Мне говорили, что вплоть до конца пятидесятых, то есть за три-четыре года до моего приезда, с той стороны выходили «лесные братья» и открывали автоматный огонь по загорающим русским, хотя, точнее сказать, советским, ибо здесь были все, даже чукчи и узбеки.

Вода в Немане чистая, однако даже теплым летом довольно холодная, и, чтобы искупаться, требовалось определенное мужество. На первых порах. Потом привыкаешь. Но все равно это не наши Которосль или Волга.

Здесь я втянулся в настольный теннис, который литовцы упорно именовали пинг-понгом для того только, чтобы избежать русского наименования. Но интересная деталь. Играют два литовца. Вокруг отдыхающие, для которых язык общения – русский. Литовцы меж собой отношения выясняют на родном, а вот матерятся исключительно на русском. Мат в прибалтийском исполнении, да еще вкрапленный в поток не русской речи звучал необычно эмоционально. Я, вспомнив, рассказал Алдоне студенческую хохму: «Какая разница между матом и диаматом?» – «Мат знают все, но делают вид, что не знают. Диамата не знает никто, но все изображают знающих. То и другое –оружие пролетариата». «Мирового пролетариата», – уточнила умненькая Алдона. Почему все иностранцы легко перенимают именно русский мат? Еще одна наша загадка ?

Мой словарный запас литовского рос не по дням, а по часам, коренным в нем являлось словосочетание «кьек кайнуая», или «сколько стоит?» Литовцы, особенно молодые, русский понимали отлично, все же в школах ежедневные обязательные уроки по нему. Хоть что-то должно остаться в головах. Но если на базаре ты будешь спрашивать по-русски, то в лучшем случае тебя заметят не сразу, в худшем не заметят вообще. А спросишь по-литовски, продавец – сама улыбка. Потом ты можешь говорить на любом наречии, но подошел со знанием пусть двух, но родных ему слов, и тем ему дорог.

Не знаю, может, скажу вещь не совсем патриотичную, но ни тогда, ни тем более сегодня, после нашего всеобщего раздрая, не понимаю местных русских, упорно не желающих говорить на языке страны проживания. Если уж судьба занесла в края неродные, так будь добр жить с местными дружно. А на бытовом уровне и требуется совсем ничего: говорить с ними на одном языке, разумеется, родном для них. Тем более, что и изучить-то его как разговорный особого труда не требуется. По сравнению с русским все языки, кроме тех, что с иероглифами, нетрудны.

Наши свидания и долгие посиделки в укромных уголках неизбежно вели к финалу, где Алена-Алдона сыграла главную роль. Она оказалась девушкой не только без комплексов, но и без вариантов. Именно она сделала предложение, на которое надо было как-то отвечать. Но как?

Она мои сомнения расценила как скромность и стала продвигаться еще стремительнее.

– Одна проблема, – говорила она, – надо или ехать в Ярославль, или остаться тут в Друскеники.

– А Вильнюс?

– В Вильнюс нельзя. Отец против брака с русским.

– Здрасьте. Он же у тебя коммунист и вроде даже партизан. Откуда такая неприязнь?

– Никакой неприязни, голый патриотизм. В Литве женщин меньше,