Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

Дума, исчезнувшая в часы переворота (brusquement – по выражению Керенского), была уже фикцией, которую едва ли возможно было воплотить в конкретном образе. Родзянко говорит, что он настаивал на том, что акты отречения Николая II и Михаила должны «состояться в публичном заседании Гос. Думы». Дума, таким образом, «явилась бы носительницей Верховной власти и органом, перед которым Временное правительство было бы ответственным… Но этому проекту решительно воспротивились…» Надо было признать, что действовавшая до переворота конституция осталась в силе и после манифеста 3 марта, но «юристы кадетской партии резко возражали, считая невозможным подвести под такое толкование юридический фундамент».

Идею созыва Думы разделял и Гучков. Он считал, что Временное правительство оказалось висящим в воздухе. Наверху – пустота, внизу – бездна. Единственным выходом из положения какого-то «захватчика власти – самозванца» мог явиться созыв законодательных учреждений, имевших как-никак «санкцию народного избрания». Гучков допускал некоторую перелицовку в их составе, примерно в духе той, которая производилась тогда в земских и городских самоуправлениях. «В беседах со своими коллегами по Врем. правительству, – рассказывает Гучков в воспоминаниях, – я несколько раз поднимал вопрос о созыве Думы, но не нашел среди них ни одного сочувствующего этой идее… А.И. Шингарев, объясняя свое отрицательное отношение к моему предложению восстановить права Гос. Думы, сказал мне: “Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ее состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна”». Разговор с Шингаревым, передаваемый Гучковым, подтверждает указание на то, что юридическая концепция, установленная толкованием акта 3 марта со стороны государствоведов, не была ясна и лидерам партий. Ими руководила политическая целесообразность, т.е. юридически нечто весьма расплывчатое. Родзянко считал, что отрицательное отношение к идее созыва Гос. Думы вытекало из стремлений деятелей кадетской партии, желавших «пользоваться во всей полноте своей властью». Такое же приблизительно толкование дает и Гучков, не нашедший сочувствия своей идее и вне Временного правительства: «Даже среди членов Комитета Гос. Думы я нашел только двух членов, готовых поддержать мою идею»449.

«Кадетские юристы» стояли на почве концепции, установленной их толкованием акта 3 марта и иллюстрирующей существовавшую до отречения «конституцию». Политическая логика была на их стороне. Вопрос о взаимоотношениях Временного правительства и Временного Комитета Гос. Думы возник в первом же заседании Правительства 4 марта, когда кн. Львов предложил «точно определить объем власти, которым должно пользоваться Вр. пр. до установления Учред. собр. формы правления». Из сохранившегося наброска протокола этого заседания видно, что министрами было высказано мнение, что «вся полнота власти должна считаться переданной не Государственной Думе, а Временному правительству». Отсюда возникал вопрос о «дальнейшем существовании Комитета Гос. Думы и казалась сомнительной возможность восстановления занятий Гос. Думы450. Временный Комитет, выполнивший легшие на него функции, формально подлежал ликвидации. В «Рус. Вед.» можно было прочитать сообщение, что участники совещания членов Гос. Думы 5-го также склонялись к тому, что «члены Думы не должны настаивать на сохранении Временного Комитета». Между тем устранение этой фикции отнюдь не было в интересах «цензовой общественности», ибо устранение Временного Комитета означало и устранение авторитета не существовавшего уже государственно-правового учреждения – «Думы». Популярность слов «Государственная Дума» в первые недели революции являлась столь сильным притягивающим магнитом, что почти естественно представитель Временного правительства и в то же время «советский» деятель, прибыв в Ставку, приветствовал Алексеева именно от Государственной Думы: «Позвольте мне, – сказал Керенский, – в знак братского приветствия армии поцеловать вас, как верховного ее представителя, и передать родной армии привет от Государственной Думы». Член Думы Янушкевич в своем отчете Временному Комитету о поездке на Северный фронт в первых числах марта рассказывал, какой поистине «царский прием» был ему оказан: повсюду толпы народа встречали его с музыкой, «носили на руках», перед ним «склонялись знамена». И очень скоро те же члены частного совещания Гос. Думы выносят постановление (14 марта) о том, что до созыва Учред. собрания Государственная Дума является «выразительницей мнения страны».

Не совсем прав Родзянко в своем утверждении, что Правительство не пошло рука об руку с народным представительством – об этом бывший председатель IV Думы говорил в Московском государственном совещании, называя «третьеиюньскую» Думу «всенародным представительством»451. На практике Правительство всемерно покровительствовало Временному Комитету – его агитационной деятельности на фронте и в провинции. Для этой агитации были предоставлены все возможности452. И надо признать, что, если «ломка» старого строя все же прошла благополучно, если «взбаламученное море» народных страстей к концу третьего месяца революции не затопило страну, то в этом немалая заслуга принадлежит созданному 10 марта «отделу сношений Временного Комитета с провинцией». Как свидетельствует его отчет, члены Думы разных партий, объезжая провинции в сопровождении делегатов Совета, несли вглубь России идею единства политического фронта – все они тогда были охвачены революционным пылом неофитов и никаких реакционных заданий себе не ставили… Через посредство Временного Комитета из членов Думы назначались особые уполномоченные – комиссары Правительства.

Бытовое значение Временного Комитета лежало в иной плоскости, нежели его государственно-правовое положение. В первое время это разграничение не только не было проведено отчетливо, но скорее затемнено – быть может, из нежелания разрубать гордиев узел, который представляла собой проблема формального упразднения Государственной Думы. Состояние балансирования приводило к вредной сумятице в умах. Вот показательный разговор Рузского с Родзянко, последовавший 18 марта… «В различных газетах, – говорил Рузский, – упоминается о Временном правительстве, сочетаемом с Советом министров. В «Утре России» от 16 марта даже прямо сказано дословно: опубликовано постановление Верховного Правительства именовать впредь до установления постоянного правительства Совет министров – Временным правительством. У граждан тоже заметно шатание в понимании того, что следует считать Временным правительством. По моему представлению вопрос является ясным, что правительство составляет Временный Комитет из состава членов Думы, являющихся избранниками народа, а Совет министров с министром-президентом кн. Львовым во главе есть исполнительный орган». «Под понятием Временное правительство, – авторитетно разъясняет Родзянко, – надо понимать Совет министров, который и есть исполнительный орган и которому Временный Комитет Г. Д. делегировал от имени народного представительства полноту власти. Временный Комитет Г. Д. является органом высшего контроля над действиями исполнительной власти и в случае удаления от власти кого-либо из господ министров – заменяет таковых». Сославшись на акт отречения Мих. Ал., подтверждающий его толкование, Родзянко прибавлял: «Таким образом, никакой неустойчивости нет. Временное правительство носит в