1115 вопросов священнику - Афанасий Гумеров

Гал. 6, 2). Руководитель, чтобы быть таковым по-настоящему, должен нести тяготы подчиненных.

Одним из идеалов руководителя является в нашей истории Александр Васильевич Суворов, который воистину был для солдата всем: и матерью, и отцом. Его любили и уважали, чувствовали близким и боялись. Александр Васильевич любил своих солдатиков, но и умел быть строгим, требовательным.

Апостол Павел пишет в послании к Римлянам: «…начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь злое, бойся, ибо он не напрасно носит меч…» (Рим. 13, 4, советую перечитать этот отрывок — стихи 1–7).

Любить и наказывать — эти кажущиеся антиномии познаются в духе Истины: «Кого люблю, того и наказываю». «В чем призван, в том и стой», — говорит в одном из посланий апостол Павел. Благочестию христианина претит стремление к власти, но если он призван к ней, значит он должен понести эту миссию достойно.

Почему развлекаться — безнравственно, когда продолжается траур по жертвам террора в Беслане?

священник Афанасий Гумеров, насельник Сретенского монастыря

С древних библейских времен люди при всех постигавших их бедствиях и невзгодах переменяли образ жизни. Были специальные знаки выражения постигшего людей горя: посыпали голову пеплом, одевали вретище, как одежду скорби, снимали с себя украшения, отменяли всякие увеселения. По патриарху Иакову плач длился 70 дней (Быт. 50:3). Пророка Моисея оплакивали сыны Израилевы на равнинах Моавитских тридцать дней (Вт.34:8). Нужно, однако, заметить, что это была естественная смерть, а не бедствие. Когда же происходили события трагические, и общая боль глубоко пронзала народ, сетование было долгим, иногда продолжалось годами. Вспомним 136 псалом: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы» (136:1–2). Долгое пребывание в состояния воздержания от развлечений для древних не было самоистязанием, а состоянием, наиболее полно соответствующим высокому духовному настрою. Люди библейских времен были нравственно более чуткими, чем мы. Они хорошо понимали, что усиленной молитвой и жертвенным воздержанием от развлечений и ничего не дающих душе праздных удовольствий, они смогут снискать милость и помощь Божию, и тогда под охранительной десницей Его наступят дни подлинного мира и радости, о которых говорит Священное Писание. «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше» (Еккл. 7:3).

Хочется верить, что устроители дискотеки поймут, что призывы отказаться от этого мероприятия, которые в эти дни исходят от аланского духовенства и представителей общественности, продиктованы желанием общего блага. Только единство, основанное на верности благочестивым традициям предков, может быть необходимым условием победы перед лицом постигших испытаний.

Как следует относиться к творчеству Фридриха Ницше?

иеромонах Иов (Гумеров)

Сын лютеранского пастора Ф. Ницше (1844–1900) был одним из самых ожесточенных врагов христианства. В специальной работе «Ницше и христианство» Карл Ясперс писал: «Он усвоил мотивы всех своих предшественников в этой борьбе и положил начало новой войне против христианства — войне небывало радикальной и до конца осознанной». Какие Ницше выдвигал идеи и чему он хотел научить людей? Он считал, что животное имеет известное преимущество над человеком. Каждое животное «точно попадает в цель», полностью отвечая установившемуся типу и повинуясь своей природе. Человек же есть «еще не установившееся животное» с неопределенными возможностями, и потому самое его существование в своей нерешенности есть своего рода заболевание земли. Он много писал о себе:

«Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чём-то чудовищном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит. — И при всём том во мне нет ничего общего с основателем религии — всякая религия есть дело черни, я вынужден мыть руки после каждого соприкосновения с религиозными людьми… Я не хочу «верующих», я полагаю, я слишком злобен, чтобы верить в самого себя, я никогда не говорю к массам… Я ужасно боюсь, чтобы меня не объявили когда-нибудь святым; вы угадаете, почему я наперёд выпускаю эту книгу: она должна помешать, чтобы в отношении меня не было допущено насилия… Я не хочу быть святым, скорее шутом… Но моя истина ужасна: ибо до сих пор ложь называлась истиной. — Переоценка всех ценностей — это моя формула для акта наивысшего самосознания человечества, который стал во мне плотью и гением. Мой жребий хочет, чтобы я был первым приличным человеком, чтобы я сознавал себя в противоречии с ложью тысячелетий… Я первый открыл истину через то, что я первый ощутил — вынюхал — ложь как ложь… Мой гений в моих ноздрях… При всём том я по необходимости человек рока. Ибо когда истина вступит в борьбу с ложью тысячелетий, у нас будут сотрясения, судороги землетрясения, перемещение гор и долин, какие никогда не снились. Понятие политики совершенно растворится в духовной войне, все формы власти старого общества взлетят в воздух — они покоятся все на лжи: будут войны, каких ещё никогда не было на земле. Только с меня начинается на земле большая политика… Я гораздо более ужасный человек, чем кто-либо из существовавших до сих пор; это не исключает того, что я буду самым благодетельным. Я знаю радость уничтожения в степени, соразмерной моей силе уничтожения — в том и другом я повинуюсь своей дионисической натуре, которая не умеет отделять отрицания от утверждения. Я первый имморалист: поэтому я истребитель par excellence…. слишком высокая оценка доброты и доброжелательства в общем есть для меня уже следствие decadence, симптом слабости, несовместимый с восходящей и утверждающей жизнью: в утверждении отрицание и уничтожение суть условия. Я останавливаюсь прежде всего на психологии доброго человека. Чтобы оценить, чего стоит данный тип человека, надо высчитать цену, во что обходится его сохранение, — надо знать его условия существования. Условие существования добрых есть ложь… Ибо добрые — не могут созидать: они всегда начало конца — они распинают того, кто пишет новые ценности на новых скрижалях, они приносят себе в жертву будущее — они распинают всё человеческое будущее! Добрые — были всегда началом конца… И какой бы