Роковая тайна сестер Бронте - Екатерина Митрофанова

— И даму сердца сэра Ричарда Лонгсборна звали Лиззи, — ошеломленно прошептала Шарлотта. После той содержательной беседы с леди Хитернлин она снова и снова размышляла над этим злополучным совпадением имен возлюбленной сэра Ричарда и их дорогой тетушки Элизабет Брэнуэлл, но до сих пор не хотела верить в то, что теперь вдруг стало для нее очевидным, — Бедная, бедная наша тетушка! Я знала, я чувствовала, что это была она!.. Так ты полагаешь, что пресловутый ритуал черной магии и в самом деле был совершен в том исчезнувшем после этого страшного действа замке? И вся могущественная злая сила этого ритуала была направлена против нашей семьи?

— Несомненно, — ответила Энн с подлинным достоинством и непостижимым самообладанием.

Шарлотта почувствовала, как к ее горлу подступил внезапно накативший ком, в котором смешивалось все негативное, что за последнее время накипело в ее душе: не знающее границ отчаяние, мучительнейшая безысходность и яростная обида.

— Неужели это конец?! — порывисто заключая сестру в объятия, воскликнула она. — Неужели мы не в силах ничего сделать, чтобы переломить наконец эти проклятые черные чары?!

— К сожалению, ни переломить злые чары, ни переступить через них представителям нашего рода до сих пор не удавалось и вряд ли удастся. Но, по моему разумению, вполне возможен другой путь, заключающийся в том, чтобы противостоять этим чарам. Возможно, именно так удастся счастливо избежать их рокового действия.

— Но как это сделать, дорогая?! Как им противостоять?! — в иступленном отчаянии возгласила Шарлотта. — Я готова на все, слышишь — на все, чтобы спасти тебя.

— Меня уже не спасешь, — печально улыбнулась Энн. — Я обречена: на мне лежит страшная тень проклятия Лонгсборна… и уже давно. Так что речь не обо мне. Сейчас осталась лишь ты — единственная из всех нас, кто может спастись.

— Ради Бога, Энни, о чем ты говоришь? Твои слова пугают меня!

— В дни своей болезни я стала долго, мучительно размышлять над тем, как действует это проклятие. И, кажется, теперь я нашла заветный ключ к разгадке. Все дело в основной причине, породившей злополучные чары. Эта причина — Любовь. То самое горячее чувство, которое сэр Ричард Лонгсборн испытывал к нашей почтенной тетушке… Так вот, — продолжала Энн во власти внезапно нахлынувшего страстного порыва, — именно Любовь — подлинная Любовь — большая, чистая, беззаветная — и стала в проклятии Лонгсборна краеугольным камнем. Каждого представителя нашего рода, когда-либо в жизни испытавшего это чувство, в конце концов настигали роковые чары проклятия! Наши бедные покойные мать и тетушка искренне любили отца. Мария и Элизабет были всецело и беззаветно преданы Богу. Патрик Брэнуэлл сходил с ума по хозяйке Торп-Грина, миссис Робинсон. Злые чары коснулись их всех. Теперь пришел и мой черед — и это непременно должно было произойти — ведь я всеми силами души полюбила моего дорогого Уильяма и буду любить его до последнего вздоха!

— Все это просто невероятно! — произнесла потрясенная Шарлотта.

— На самом деле грозные силы проклятия должны были поразить меня много раньше — ведь я испытала счастье Любви уже давно. Но всемогущему Господу нашему было угодно отсрочить свершение рокового приговора, чтобы дать мне возможность закончить мой многодневный труд над «Незнакомкой из Уайлдфелл-Холла». И эта вынужденная отсрочка далась мне самой дорогой ценой, какую только могло назначить Провидение, ибо в счет продления моей жизни грозные силы проклятия отняли жизнь у Уильяма. Теперь же я исполнила свой долг: «Незнакомка» увидела свет, и ничто уже не помешает свершиться тому, что предначертано Судьбою.

— Я думаю, ты представляешь все иначе, чем есть на самом деле, дорогая, — нежно взяв сестру за руки, сказала Шарлотта, успевшая уже прийти в себя и трезво оценить ситуацию. — Полагаю, ты преувеличиваешь роковую силу Любви в злополучной судьбе нашего рода. Взять хотя бы Эмили. Насколько я знаю, ей не довелось испытать в своей жизни настоящей Любви, но неумолимые чары проклятия ее все же настигли.

— Ты ошибаешься, сестрица, — спокойно пояснила Энн, — Наша дражайшая Эмили умела любить с такой яростною силой, какая не свойственна никому из представителей нашего семейства, — Энн едва заметно улыбнулась чрезвычайной помпезности своих речей, — а быть может, — убежденно продолжала она, — и никому на всем белом свете. Просто ее любовь обрела своеобразную, неподвластную обычному пониманию форму выражения. Это Любовь мистическая, вселенская, сметающая на своем пути все преграды!

— Но кто же, по-твоему, был объектом этой Любви, милая Энни? — спросила Шарлотта в недоумении.

— Любовь Эмили была столь отчаянной и безграничной, что одного объекта для подобного всепоглощающего чувства было мало. Я могу назвать, по крайней мере, два ее направления. Одним из них стал наш бедный непутевый братец.

— ПАТРИК БРЭНУЭЛЛ?! — изумилась Шарлотта, — Ужели ты полагаешь, что наша милая Эмили была тайно влюблена в своего собственного брата?

— Успокойся, дорогая, — ободрила ее Энн, — Похоже, ты не совсем поняла то, в чем я пытаюсь тебя вразумить. Эмили, конечно же, не была влюблена в Патрика Брэнуэлла. Она его Любила. Больше, чем сестра может любить брата; больше, чем женщина способна любить мужчину. Она Любила его так, словно они были единым целым. Радовалась его радостью; страдала его страданием. Неудивительно, что разум и дух ее не в силах были выдержать долгой разлуки, и она так скоро последовала за ним в мир иной.

— Поразительно! — ошеломленно прошептала Шарлотта. — Но ты сказала, что у Эмили было, по меньшей мере, два объекта Любви. Если одним из них выступал Патрик Брэнуэлл, то кто же, по-твоему, оказался вторым?

Энн немного помолчала, собравшись с мыслями, а затем тихонько произнесла:

— По-видимому, горячее, любвеобильное сердце Эмили страстно пылало к героям ее романа — ХИТКЛИФУ И КЭТРИН. Она была как бы неотделима от них ни плотью, ни душой. Подобное фантастическое единение непостижимо для человеческого сознания и, следовательно, объяснить данное явление невозможно.

— Но как же тебе, моя милая Энни, удалось постичь таинственную сущность натуры Эмили? Понять те невообразимые страсти, что столь яростно бушевали в ее душе? — с неподдельным живым интересом спросила Шарлотта, жадно внимавшая каждому слову сестры.

— Я всегда подозревала, что в душе Эмили, вопреки ее видимому холодному безразличию ко всему, что могло пробуждать естественные чувства, на самом деле полыхали исполинские страсти. И вполне смогла убедиться в этом во время того памятного разговора, когда наша возлюбленная сестра с такой неподдельно-отчаянной тревогой говорила о женщине, послужившей прототипом главной героини «Грозового Перевала». До сих пор в сознании моем отчетливо звучат слова Эмили, характеризующие эту даму: «Она — мое земное воплощение, моя Душа, моя Вечность».

— Я тоже прекрасно помню эти слова! — с благоговейной нежностью произнесла Шарлотта, и в глазах ее засверкали слезы, — Ты думаешь, — продолжала она с глубочайшей серьезностью, — Эмили имела тогда в виду…