Свитки из пепла - Павел Полян

И снова эти же […] вежливо, стали снова обходительными, снова тем же […]

[…] гнали […] злыми кусачими собаками […] на расстоянии 150 метров […] невинная деревенская хатка с […] закрыли окна толстыми […] всем велели раздеться донага, и вскоре начали гнать […] бежали […] голые […] тесно набились в деревенский домик, с помощью палок и собак […] сквозь маленькие окошечки СС-овец забросил ядовитый газ и быстро закрыл окошечко. Через несколько минут все задыхаются […]

совершенно невозможно перенести то, что людей уничтожают всего лишь за то, что они21 якобы плохой расы. А тут эти вырожденные типы, гунны. Потому […] каждый день тянутся эшелоны из тысяч людей, женщин и детей, слепых людей, которых бандиты ведут к бункеру, которых душат газом и […] тесно набивают в бункер […] Они уже мертвы, отравлены газом и мы должны их […] сжигать, но их пепел при этом тонко измельчать […] нашу жизнь […] когда мы убираем вещи убитых […]

когда я прибыл сюда, в лагерь Биркенау, тут уже были некоторые здания […] уже было […] на топких полях и еще строилось22. Это было 42.10/1223. Вскоре после первого захода, после селекции, – когда нас из транспорта в 2300 человек выбрали только 500, а остальные сразу пошли в газ, мы, не зная еще об этом, […] видя […] нам еврейский блокэльтесте сообщил, что больше 3 дней никто из них не проживет24. Это было ночью […] посреди […] слышались издалека ужасные крики, смешивавшиеся с диким ором СС-овцев и десятков собак. Тут нам объяснили, что сейчас с помощью собак ведут на смерть наши семьи […], наших мам и пап25, жен и детей. Уже тогда […] из […] понял […] достаточно.

Несчастье – вот было чувство каждого из нас. Это была мысль каждого из нас всех. Мы стыдились посмотреть в глаза друг другу. Разбухли глаза от боли и стыда, от плача без жалоб каждый забился в другой угол, чтобы свой его не встретил […] я признаюсь, я сам […] что мой папа тоже был […] от подхода, чтобы он не видел […] знал, что когда мы будем […] наши сердца […] и боли […] так и было когда […] лагеря, когда я увидел […] спрашивает меня, где его сестры, его братья, его жена и дети, его родители, где они все-все теперь. […]

Не хватало смелости покончить с нашей жизнью […] Тогда это никто не сделал, почему? […] нет, остается вопросом, на который пока сложно ответить. Напротив, уже немного позже нашлось много людей после того, как мы пришли в себя, которые при первом событии, как, например, может, болезни или так вот столкнувшись с внешним событием, которое его чем-то взволновало. Вскоре они кончали с собой26 […] снаружи в лагере он был среди сотен, которых […] расстреливали […] это остается вопросом […] правда, что жизнь […] воля к жизни […] представлял, никогда нельзя оценить и никогда не была оценена […] просто […] у нас […]

Нам в мире […] еще что-то […] что должно еще как-то укрепить в нем волю к жизни и дать силы выдержать беды, ведь еще придется в жизни с кем-то встречаться, и к тому же факт, невероятная трагедия, ужас […] поэтому каждый был сам готов […] собственными ногтями сам вырвать себе глаза […] в жизни представить себе […] боль, горе, страдание […] просто зная, что этот и тот будут […] Почему, с каких пор, почему жизнь […] это с ними случилось […] были грешны, есть ли вообще […] и утешение […] есть ли […]

я был в лагере в разных командах, был в Ойшвице, был в Буна27 на работе, потом вернулся после нескольких недель блужданий по всем местам. Меня 25/1 4328 взяли на эту же фабрику29 работать. Но я немного опоздал по сравнению с моими товарищами. Вот так привыкли люди, нормальные люди с нормальными человеческими чертами, не преступники, не убийцы, а люди с сердцем, с чувствами и сознанием, ко всем этим вещам привыкли – к этой самой работе, но не они в этом виноваты […] Первые из нас сразу в первую ночь […] принялись за работу, им просто сказали, что работа тяжелая, но за это они […]. Никто из них не знал ничего, потому что старая команда, которая там работала, была в тот же день убита из-за доноса еврейского […] сбежала […] нашли […]

Все это происходило под градом палок от постовых СС, которые нас охраняли. И все напрочь забывалось, никто из нас не осознавал, что он делает, когда он это делает и что с ним самим вообще делается. Так мы совсем потерялись, просто как мертвые люди, как автоматы бегали подгоняемые, не зная, куда нужно бежать, и зачем мы бежим, и что мы делаем. Один совсем не смотрел на другого. Я точно знаю, что никто тогда из нас не жил, не думал, не размышлял. Вот что сделали из нас, пока мы […] не начали приходить в сознание30 […] кого тащат сжигать. То31, что тут произошло. Вскоре еще и […] уже оттащили всех людей, отравленных газом, в бункер, бросили на вагонетки32, привезли к месту сжигания, где уже горели люди со вчера и с позавчера […], там бросали тела в огонь.

После работы, приходя в себя в блоке, когда каждый теперь укладывался отдохнуть, тогда начиналась трагедия. Каждый начинал верить в сон, что вчера ему рассказали, в то, что его самых близких, его самых дорогих уже нет в живых и уже никогда больше не будет, что он уже никогда с ними не встретится. Никогда, потому что он сам их и сжег. Тогда к чему мне нужна жизнь, к чему мне такая жизнь?33 О еде или питье, само собой разумеется, что понятно, что не зря […] с пониманием, который может оценить происшедшее. Но даже скотина, животное, когда у нее отнимают близких, которых она родила, или от которых была рождена, или с которыми жила вместе, она понимает, что ей причиняют боль, и протестует тем, что не ест и не пьет. Как еще человек, который должен […] Естественно, одновременно с этим просто царила […] меланхолия. Отовсюду, […] со всех сторон доносился плач. […] Блок был исключительно еврейский, когда […] тогда брали только евреев, до этого работали также поляки и русские. Но в наше время их уже нет, только евреи […], что фактически остается вопросом, […] ли

Нам в мире […] еще что-то […] что должно еще как-то укрепить в нем волю к жизни и дать силы выдержать беды, ведь еще придется в жизни с кем-то встречаться, и к тому же факт, невероятная трагедия, ужас […] поэтому каждый был сам готов […] собственными ногтями сам вырвать себе глаза […] в жизни представить себе […] боль, горе, страдание […] просто зная, что этот и тот будут […] Почему, с каких пор, почему жизнь […] это с ними случилось […] были грешны, есть ли вообще […] и утешение […] есть ли […]

Психологи говорят, что человек, когда он считает себя окончательно потерянным, без какого-либо шанса и какой-либо надежды, хотя бы и самой маленькой, уже ни на что не способен, он уже точно как мертвец. Человек способен, энергичен, рискует, пока он думает при помощи взвешенного шага чего-то достичь, что-то этим выиграть. Напротив, когда он теряет последний шанс, последнюю надежду, тогда он уже ни на что не годен. Начинает думать, как бы совершить самоубийство […] (проблема для психолога). […] позволили вести, как телят, самые сильные, самые героические среди нас были сломаны с той минуты, когда нас сюда привезли в […] все забрали и дали нам такие […] тюремные костюмы, нам стало просто стыдно, совсем […] были завернуты в чужое пальто […] еще в […] забрали […]