Евгений Гришковец. Избранные записи - Евгений Гришковец

После этого нам принесли сушёный мох. Слово «мох» было нам по-английски непонятно, и официант объяснил, что то, что мы будем сейчас есть, растёт на деревьях у земли с северной стороны. Моха было мало, он сильно крошился, на вкус оказался горьковатым, будто нам дали погрызть высушенных до невозможности опят. Если наберёте в интернете название этого ресторана – там есть фотография мха, это у них фирменное блюдо.

Следом нам притащили нечто вроде кукурузного безвкусного чипса с весьма клейкой, почти резиновой кислой плёнкой, липнущей к зубам. Плёнка эта, скорее всего, сделана из сока каких-то кислющих ягод. К этому «блюду» нам подали белое вино и с гордостью сообщили, что вино датское. Мол, у них есть винодельческое хозяйство, всего пятьдесят гектаров. И вот на этих северных землях они умудряются вырастить виноград и получить из него очень ценное вино. Я удивился этому заявлению и даже спросил: а зачем? Но ответа не получил. До сих пор у меня нет никакого, даже самого скромного предположения, на фига с таким трудом делать ценное и плохое вино, когда можно купить менее ценное, но замечательное – итальянское, испанское, французское… Да хоть грузинское. А датское вино, уж поверьте, это очень дорогое жалкое подобие самого ординарного рислинга.

Но всё-таки и датское вино веселит, особенно на голодный желудок, потому что то, что мы съели, даже лёгким перекусом назвать было нельзя. Нам стало весело. Особенно когда принесли следующее «блюдо», и мы не сразу догадались, что это. Но каждое «блюдо» сопровождал новый официант с восхищённым рассказом о том, что это и как было исполнено. Так вот – это была сердцевина моркови, которую восемь часов томили в печи при температуре 50 градусов. При этом в печи находилось ещё что-то, что сообщило высушенной моркови вкус лыжной мази. Есть это нужно было так: обмакнуть морковку в специальную жидкость и обвалять в чёрном порошке, похожем на землю. Я попробовал и без него и с ним – стало только хуже… Поедая эту дрянь, мы уже очень веселились.

Когда принесли следующее – мы обрадовались. Но радость наша была недолгой. Обрадовались мы потому, что нам принесли большую тарелку с мидиями. Официант дал нам порадоваться, а потом сообщил, что мидий здесь никаких нет, а есть только пустые створки, но среди пустых мы можем найти три маленьких закуски в виде мидий со съедобной раковинкой. Мы нашли их и съели, не поняв, что оказалось в нашем организме и из чего это состоит.

И так продолжалось какое-то время всё в том же духе. Например, с позволения сказать, бутерброды из сухого хлебца, какого-то мусса с сильным рыбным вкусом, а сверху – сухая истончённая до состояния пергамента куриная кожа.

Поедая это, мы смеялись, пили дорогущую кислятину и веселились. А вокруг то же самое ели американцы, но ели спокойно, без лишних разговоров, с довольно постными и пресыщенными физиономиями. Они ничему не удивлялись. По ним было видно, что они знали, куда пришли, и именно этого и хотели.

Наше веселье резко закончилось, когда нам принесли вот это: три маленькие живые креветки, которые лежали на льду, перебирали лапками и шевелили усиками. Рядом с ними поставили соус, от которого слегка пахло чесноком. Мы подняли глаза на принесшего блюдо официанта, а он сказал, что нужно взять креветку за усики и острую голову, окунуть в соус и откусить туловище, оставив в пальцах только голову, а то, что креветка живая, придаёт ей особо пикантный вкус. Нам стало не до смеха… Я попросил немедленно унести животных, на что официант заулыбался, мол, некоторые посетители тоже отказываются. Хорошо, что он это сказал. Мы хотя бы узнали, что не все сошли с ума…

Мне приходилось есть креветок живыми во время службы. Мы ловили прекрасных зелёных креветок, которых на Дальнем Востоке называют чилимами, и ели их сырыми, потому что у нас не было возможности их сварить. Ели с хлебом. Просто очень хотелось есть и хотелось чего-то свежего. Но когда в предельно дорогом и предельно буржуазном месте тебе предлагают съесть живую креветку, по-моему, это скотство и издевательство.

Но креветки вывели нас из некоего транса. Официанты были так заряжены идеологией ресторана и повара, что напоминали американских религиозных проповедников. В них было столько неистовства и убеждённости, что мы невольно, словно в полусне, послушно заталкивали в себя всё то, что нам приносили. Спасибо бедным креветкам, они нас разбудили. Благодаря им мы смогли отказаться от поедания того, что нам принесли следом.

Можно было подумать, что это домашние растения в горшках, но в горшках оказалась не земля, а чёрный порошок, похожий на тот, что остаётся в кофемашинах, а под ним, на дне, – соус, чем-то напоминающий майонез, произведённый кустарным способом где-нибудь в гараже, но из самых дорогих продуктов. Мы попросили это унести туда же, куда унесли креветок. Тогда нам сказали, что от закусок переходим к холодным блюдам.

И нам тут же принесли нечто: в глубокой супной тарелке, на дне, лежала зелёная масса с чем-то беленьким. Тарелка большая, а то, что на дне, – могло поместиться в столовой ложке. Думаю, зелёная масса – это некий мусс из свежей хвои лиственницы с лимонным соком. А беленькое мы идентифицировать не смогли. По консистенции похоже на измельчённую крабовую палочку, но только с совершенно непонятным медицинским вкусом.

А потом принесли три лепестка чего-то практически прозрачного, похожего на пергаментную бумагу. Это нечто было коричневого цвета и прозрачное, как копирка. Нам объяснили, что это мидии, особым образом обработанные и путём долгого битья или давления расплющенные до состояния бумаги.

Тут я попросил официанта остановиться и сказал ему, что мы хотели бы на этом закончить эксперимент. Он поинтересовался, почему, и я ответил, что мы шли в ресторан, а попали в цирк, и этот цирк нам не нравится. У официанта мои слова вызвали изумление, и он куда-то убежал. А через минуту примчался менеджер, который был изумлён, что кто-то собирается отказаться от счастья завершить трапезу в лучшем ресторане мира. Его изумление было столь неподдельным, а растерянность была такая подлинная, что было ясно: он не видел людей, которые бы покидали данное заведение, не испив чашу до дна.

Когда мы уходили, прошу прощения за подробности, я захотел в туалет. Но тут же понял, что в туалет в этом ресторане не пойду. Если в этом месте такое делают с едой, то от туалета можно ждать чего угодно. И твёрдо решил потерпеть.

Всё время, пока мы шли от ресторана, у меня крутились в голове слова профессора Преображенского из «Собачьего сердца»: как можно было из милейшего пса сделать… – ну и далее по тексту.

Каждое блюдо, которое нам подавали, сопровождалось комментарием, что всё сделано из самых лучших, натуральных и исключительно сезонных продуктов… Если извращения, которые были применены к этим продуктам, перевести в некую сексуальную сферу, то за такое дают максимальные сроки заключения!

До чего больным должно быть сознание, до чего должно быть скучно и людям, которые делают такое с едой, и тем, кто даёт за это некое первое место в мире. Что должно было произойти с людьми, которые готовы променять жизнерадостный процесс поедания пищи на кошмарный эксперимент над едой, продуктами и самими собой? Нижегородский борщ с карасём – это отдалённое эхо копенгагенского гастрономического гестапо.