Багряная империя. Книга 2. Клинок из черной стали - Алекс Маршалл

– Так уж и очень? – улыбнулся Гын Джу. – Я же сказал: Хортрэп и Неми помогут найти твоего дядю. Хортрэп считает, что Марото уже провел разведку на Джекс-Тоте, и если мы его разыщем, то сможем подготовить удар по врагу с тыла.

– Что? – Мрачный зажмурился, потому что мир опять был готов закружиться у него перед глазами. – А впрочем, не важно. С Джекс-Тотом разберемся позже. Но если это была хорошая новость, то насколько же дерьмова плохая?

– Плохая – о твоей маме.

– Ох…

Мрачный замер, будто по собственной воле сжались кулаки. Пальцы стиснули что-то округлое и твердое, он опустил глаза и увидел смутно знакомое копье. Стальной наконечник возле босых ног поблескивал и переливался, словно оникс.

– Ты никак не хотел его отпустить, и, чтобы не ломать тебе пальцы на руках, я предложил рискнуть пальцами на ногах, – пояснил Гын Джу. – Я имею в виду, что ты мог пошевелить копьем и поранить себе ноги.

– Моя мама, – напомнил Мрачный. Таинственное копье заинтересовало его, но сначала нужно было выяснить куда более важные вещи. На свете нет ничего важнее твоих родных, как тех, с кем ты связан кровными узами, так и тех, кого ты выбрал сам. Он вспомнил, с каким жутким стуком мать налетела на дерево после пинка Хортрэпа, и все понял. Да, понял, но все равно должен был услышать. – Она умерла, да?

– О нет. – Гын Джу положил руку на плечо Мрачного. – Она жива. Но не уверен, что я ей понравился.

– Вот и хорошо. – Мрачный наконец разжал болевшие от напряжения пальцы, а затем сжал уцелевшую руку Гын Джу. – Ты попал в подходящую компанию.

– Надеюсь, все наладится, – сказал Гын Джу. – Она встретится с Чи Хён и поймет, что я не так уж плох.

Смеяться было больно, но больно было и тогда, когда Мрачный не смеялся, поэтому он продолжал хохотать, пока Гын Джу не встал на колени и не поцеловал его со всей нежностью. Мир не перестал от этого вращаться, но по крайней мере головокружение стало приятным. Гын Джу сжал руку Мрачного и, прервав сладкое мгновение передышки от проклятой боли, сел на прежнее место. Рукопожатие оказалось более крепким, чем обычно, и не только из-за жуков, которых проглотил Гын Джу. Что-то в глазах этого милого мальчика подсказывало: он скрывает другую острую боль, или страх, или печаль, или все вместе, и это терзает его даже сильнее, чем мысли о потерянной руке. И поскольку сам Мрачный чувствовал нечто похожее, он догадался, в чем дело.

– Я тоже волнуюсь за Чи Хён, – признался Мрачный, теряя голову от одной лишь мысли о том, что она сейчас сражается с армией каких-то отвратительных чудовищ, вызванной Вороненой Цепью из Джекс-Тота. Но горло сжимало еще и застарелое чувство вины: как сложились бы их жизни, если бы Чи Хён и Гын Джу не попали в балладу о Горемыке Мрачном? По крайней мере, они были бы сейчас вместе, Гын Джу не лишился бы руки. – И я… должен кое-что тебе сказать, Гын Джу, прежде чем… Не знаю, чем все это кончится, но, вероятно… э-э-э…

– Нет, парень с неповоротливым языком, которого я вижу перед собой, не может быть тем, кто спел мне такую красивую песню о возведении Медового чертога, – усмехнулся Гын Джу, ласково взъерошив волосы Мрачного.

– Ну хорошо. – Только насмешки Гын Джу и могли спровоцировать Мрачного на эти слова. – То, что я… то, что я чувствую к ней… Должно быть, это же самое я чувствую и к тебе, да? И я просто рад, что встретил вас обоих, но в то же время… мне жаль, что я встал между тобой и Чи Хён.

– И я чувствую к тебе то же самое, Мрачный, но ты не становился между нами, – возразил Гын Джу, и Мрачный испытал большое облегчение еще до того, как непорочный добавил: – К тому же думаю, что Чи Хён понравится эта идея, если ты понимаешь, о чем я.

Поначалу Мрачный и в самом деле не понял, но затем они снова рассмеялись, с радостью и горечью одновременно, и с тоской по девушке, которую оба любили так сильно, что ни слова, ни песни не могли передать это в полной мере. Но тоска связывала их еще сильнее, как и возможность поделиться ею с единственным человеком, способным понять.

– Мы найдем ее, – пообещал Мрачный. – Клянусь всеми моими предками, даже вечно недовольным дедушкой, что мы будем искать Чи Хён по всей Звезде и найдем, где бы она ни оказалась.

Посмотрев в глаза Гын Джу, Мрачный убедился, что юноша тоже верит в это. И вера рождается из жажды чего-то по-настоящему прекрасного… даже если оно кажется слишком прекрасным, чтобы быть правдой.

Хуже всякой отравы, хуже любых ритуалов, даже хуже, чем бесконечная, по-детски восторженная болтовня И’Хомы, была Палата Истины и Служба Ответов. Не потому, что пытки, которым Индсорит подвергали в этой мрачной камере, были мучительней или изощренней тех, что уже применили к ней цеписты. Хуже всего было понимание того, что при всем варварстве и безумии церкви в этом этапе своего унижения виновата она сама. Индсорит смутно помнила, что советники предлагали учредить новое ведомство для выявления изменников в столице, и подписывала составленные ими документы, но ей и в страшном сне не могло присниться, что карательная машина создана ее именем и по ее воле. Благо еще, что во время допроса просторная камера была пуста, но по длинному ряду ржавых тележек и испятнанных сливных желобов она без труда догадалась, что это помещение посетило намного больше горожан, чем побывало в построенных ею общественных банях, столовых и ночлежках. Все свое время и силы Индсорит отдавала попыткам удержать Багряную империю от войны с Цепью и от окончательного развала, она и помыслить не могла о том, какую худую славу оставит по себе. Не лечебницы, столы жалоб и приюты будут помнить люди, а оборудованные с позволения императрицы пыточные тюрьмы.

Но чего еще ей следовало ожидать?

И вот теперь, в самом глубоком подземелье замка Диадемы, согреваемая лишь достойным мумии марлевым покровом в холодной, сырой камере, Индсорит мучилась от боли, какой не смог бы причинить никто из врагов. Она была так глупа и небрежна, что никогда не задавалась вопросом, для чего понадобилась эта Палата Истины. В конце концов она оказалась ничуть не лучше Софии, своей предшественницы.

Даже сейчас, даже здесь – в особенности здесь и сейчас – редко выдавался день, когда Индсорит не думала о Софии, о том, что их судьбы не просто связаны, а накрепко переплетены. Индсорит явилась в Диадему с намерением убить чудовище, но вместо него встретила раздавленную заботами неудачницу, которая все же уязвляла ее гордость тем, что незаконно занимала ее место. Индсорит так и не смогла справиться с загадкой. Когда она наконец-то сошлась лицом к лицу с королевой Софией, назвала свое имя и объяснила, за что собирается мстить, та почему-то не предприняла ни малейшей попытки оправдаться или доказать, что трагедия в Карилемине случилась не по ее вине… хотя так и было на самом деле. Индсорит узнала правду, лишь когда сама стала королевой и получила доступ к городским архивам. Она даже собрала комиссию, чтобы с ее помощью разобраться в документах, но там было черным по белому написано: королева София не совершала того, за что Индсорит так ее ненавидела.