Максимализмы. Характеры и характеристики. Жизнь №1 и Жизнь №2 - Михаил Армалинский

Через несколько дней началась сессия, и я сидел над конспектами, заставляя свою память удержать бесчисленные формулы, которые можно было бы взять из справочников. Но справочниками на экзамене пользоваться было нельзя. Потому я пользовался конспектами, которыми тоже было нельзя пользоваться. Но я ухитрялся.

Вот сижу я весь в конспектах и раздаётся телефонный звонок.

– Это кожно-венерологический диспансер. Вы такой-то?

– Да.

– Вы были в близких отношениях с Беллой X.?

– Да, был, – сознался я.

– Вам нужно срочно явиться на приём в диспансер.

– А почему?

– Потому что эта девушка находится у нас на учёте и вы заразились.

Тут сердце моё упало на ступню, изнутри. Это был мой первый личный контакт с венерологией.

Я бросился в ванную рассматривать свой хуй на предмет нерегулярностей. Но ничего на нём не обнаружил, и когда пописал, ощущений непривычных я тоже не зарегистрировал – я знал из литературы, что должно быть жжение и выделения.

Больше всего меня взволновало то, что я мог заразить свою постоянную любовницу, с которой я общался после Беллы. К тому же меня почему-то удивило, что у еврейской девушки может быть венерическое заболевание. Мне тогда казалось что словосочетание «еврейская девушка» гарантирует её венерическую безопасность. Иллюзии, иллюзии…

Я никогда не любил откладывать дела и потому сразу отправился на Зверинскую улицу, на которой этот диспансер находился (насколько я знаю, он там и сейчас). Туда я ходил разок раньше не по венерическим, а по кожным делам и смотрел с подозрением на людей, сидящих в очереди, входящих и выходящих из кабинетов. И вот теперь я сам оказался среди не кожных, а венерических пациентов.

Я взял с собой конспекты, ибо назавтра был очередной экзамен, и пытался сосредоточиться на формулах. Если формулы я не запомнил, то фамилию врача-венеролога – на всю жизнь: Нестеров, высокий, мощный, немногословный с сединой на висках – ему бы хирургом быть. Он расспросил меня о симптомах, которые отсутствовали, вставил в мочевой канал ватку, намотанную на проволочку, болезненно пошевелил и послал на анализ. Затем мне делали провокации, впрыскивая с помощью резиновой груши какую-то жидкость в ту же уретру и заставляли сжимать кончик члена, чтобы эта жидкость не вытекла, а сделала своё дело, сидя где надо минуты три. Врач прописал, чтобы я выпил побольше пива, и запретил мне половые контакты до конца лечения. Затем я подписал бумажку, угрожающую тюрьмой, если кого заражу.

Мне пришлось придумывать правдоподобные причины, почему я вдруг не могу встретиться со своей любовницей, которая кипела похотью.

На следующий день я благополучно сдал экзамен, списав формулы из конспекта, и снова пошёл в диспансер.

В итоге выяснилось, что Белла больна гонореей, причём не первый раз, и я должен был по всем законам медицины от неё заразиться. Белла назвала меня в списке своих любовников, когда явилась с ожившими симптомами в диспансер.

Однако я не поддался на провокации, в том числе и на пиво, и никаких гонорейных симптомов у меня не появилось. Врач Нестеров удивлённо покачал головой и сказал, что мне крупно повезло. А я, осчастливленный, срочно бросился звонить своей любовнице, назначать совокупление, которое ей уже было необходимо позарез, о чём она мне накануне поведала.

Так я уверился, что у меня природный иммунитет к гонорее.

Однако через некоторое время природа лишила меня и этой приятной иллюзии. И я болезненно осознал смысл пословицы:

Не пей пиво, будешь писать криво.

В конце первого курса в 1965 году к нам на поток после лекции пришёл хлюпик-очкарик Женя Кушнер из ЛЭТИшного комитета комсомола и стал расписывать прелести поездки на целину: приключения, стройка, романтика и даже деньги.

Мне только стукнуло 18, и я ещё был полон умопомрачительных и общественно-полезных иллюзий. Я даже не особо заметил, насколько омерзителен был этот Кушнер. Я осознал это в полной мере лишь через два года, когда Кушнер вернулся из поездки в Париж в группе комсомольских активистов. Я спросил его, столкнувшись с ним в коридоре: «Ну, как Париж?!» Я ожидал услышать восторги свидетеля чудес, которые я только безнадёжно мечтал увидеть. Кушнер ответил без всякого восторга идеологически выдержанно и лаконично: «Ленинград лучше». Больше ничего сказать о Париже он не смог. После этого ответа я перестал с Кушнером разговаривать, потому что при его виде у меня возникал рвотный рефлекс и разговора произойти не могло уже по чисто физиологической причине.

Но в то время разговоры о целине вызвали во мне необычайный душевный подъём. Приближалось лето и мне хотелось приключений, а целина предстала идеальным вариантом. Несколько моих друзей и приятелей из моей и соседних групп, подобно мне, были подхвачены бурным потоком романтики, и все мы записались в отряд. Я даже написал какое-то стихотворение, которое лень искать, а всё что я помню – это уничижительное отношение к тем, кто на целину не едет:

…на дачках,

ищут лесные подачки

прочие.

Перед отъездом все собрались у здания ЛЭТИ, поджидая автобуса на вокзал, оставалось ещё пара часов, так что я и несколько соотрядников решили постричься наголо. Мотивы были разнообразные – от чувства протеста против комфорта до гигиенического опасения вшей.

В поезде ехали долго но как будто весело. После того, как было обнаружено, что Саша Б. спит с открытым ртом, я и ещё кто-то стали выдавливать ему в рот зубную пасту, и тогда он просыпался с полным ртом под хохот всех наблюдавших.

Одним утром спавшие на верхних полках проснулись с чёрными лицами – это гарь, производимая паровозом, летела с лёгкой руки ветра в приоткрытые сверху окна.

Через трое суток мы приехали в Казахстан, Ленинградский район Кокчетавской области. Название посёлка, рядом с которым располагался наш отряд, я не помню. Со станции мы ехали в кузовах допотопных грузовиков, трясшихся по пыльной и необозримой степи. Когда мы приехали в лагерь, лица наши были серые от бездорожной пыли.

Лагерь представлял из себя три-четыре большие брезентовые палатки, в которых стояли металлические кровати. В каждой палатке помещалось человек двадцать.

Рядом с палатками была кухня-столовая – деревянный сарай, где стояли столы и скамейки для удобства поглощения еды и, чуть поодаль от них, плиты, на которые ставились котлы для производства варева из пищепродуктов.

Перед нашим отрядом стояла задача – построить то ли свинарник, то ли коровник, то ли хлев. В нашем отряде имелась пара профессиональных строителей, которые должны были нами распоряжаться с технической точки зрения. Но их профессионализм соответствовал уровню целинного бытия.

Начальником отряда был Гантмахер, студент старших курсов, имени которого никто не использовал, так как все называли его по фамилии, благо она была мною переделана в присказку: