Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

Я услышала, как Цезарион вскрикнул во сне, а потом повернулся в своей постели.

«И для нашего ребенка в Риме тоже нет места», — подумала я.

Пятнадцатое февраля, день Луперкалий, выдалось безоблачным и морозным. На вилле было холодно, но я знала, что на другом берегу Тибра, на запруженных народом римских улицах, воздух разогрет теплом множества тел. Люди готовились к буйному празднику много дней и задолго до рассвета высыпали на улицы. Они грели руки перед дымящимися кучками угля, набивали рты сыром и козлятиной с лотков разносчиков и нестройно распевали под мелодии уличных музыкантов.

У меня не было намерения выходить слишком рано. Я знала, что церемония приношения в жертву козла и собаки, символов Пана и Луперка, не закончится раньше середины утра и жрецы с окровавленными полосками кожи появятся на улицах не раньше. Но в положенное время нас с Птолемеем отнесли на Форум, и мы наряду с римскими сановниками, которым разрешалось заходить на эту территорию — охраняемую, ибо там находилась государственная казна, — заняли места на ступеньках храма Сатурна с видом на ростру. Краем глаза я заметила тех, кого мы обсуждали ранее: вернувшихся из изгнания членов партии Помпея, сенаторов, которых я узнала, но не могла назвать, и других, уже знакомых — Брута и двух братьев Каска, Требония и Тиллия Цимбра. Я улыбнулась и кивнула Дециму и его двоюродному брату Бруту, стоявшим чуть ниже.

Под нами Форум бурлил, как море человеческих тел. Цезарь невозмутимо восседал в своем золоченом кресле на ростре в пурпурном одеянии триумфатора, с лавровым венком на челе. На каждом конце помоста стояло по статуе Цезаря, будто они охраняли и дублировали его. Я вспомнила об изображениях «ба» и «ка» в наших египетских гробницах: считается, что они воплощают в себе различные сущности души. Я подумала, что статуи похожи на них.

Поднялся крик: на виду появились пританцовывающие жрецы-луперки. Дикого вида, полуобнаженные, они щелкали своими окровавленными бичами и неслись вприпрыжку, словно и впрямь обратились в фавнов, чьи ноги заканчиваются копытами. Женщины увертывались и взвизгивали, но некоторые специально наклоняли плечи, чтобы получить удары.

Среди жрецов был Антоний в одной набедренной повязке из козлиной шкуры. На его плечах и торсе размазались кровавые пятна — следы жертвоприношений и сдиравшихся шкур. Он блестел от пота, но не выказывал никаких признаков усталости.

— Консул Рима! — услышала я неодобрительное шипение кого-то, стоявшего ниже на лестнице. Децим? Требоний?

— О боги! — пробормотал кто-то еще.

Я же подумала, что Антоний, появившись в таком виде на публике, не только проявил незаурядное мужество, но и продемонстрировал свою великолепную стать, здоровье и силу. Он ничуть не стыдился, но гордился ими, словно греческий атлет древних времен. Римляне ворчали и негодовали, потому что еще не доросли до свойственного более зрелой эллинской культуре восхищения красотой человеческого тела.

Приблизившись к ростре, Антоний отделился от остальных жрецов и одним легким прыжком взлетел на помост. В руке он держал царскую белую диадему. Откуда он ее взял? Неужели Лепид, стоявший неподалеку, вручил ему корону?

— Цезарь! — воскликнул Антоний. — Я предлагаю тебе эту диадему. Народ желает, чтобы ты взял ее и стал нашим царем!

Могучая мускулистая рука протянула диадему Цезарю. В чистом воздухе белизна диадемы делала ее почти сияющей.

Цезарь бросил на символ монаршей власти такой взгляд, будто увидел смертельно опасную, ядовитую змею.

— Нет! — воскликнул он, отталкивая протянутую руку.

Оглушительные крики восторга смешались с почти столь же громким стоном разочарования.

Антоний сделал шаг ближе к Цезарю.

— И вновь народ предлагает тебе царскую власть! — заявил он.

И снова Цезарь движением руки отвел диадему в сторону.

На сей раз одобрительные возгласы прозвучали громче, а крики разочарования — тише.

Высоко подняв диадему, Антоний пробежал с одного конца ростры к другому, размахивая ею перед глазами зевак.

— Узрите! — возгласил он. — В третий раз мы призываем Цезаря не отвергать чаяния народа!

Он смело шагнул к Цезарю и попытался снять лавровый венок и заменить его диадемой. На какой-то миг его рука зависла над головой Цезаря.

Тогда Цезарь встал.

— Нет, — сказал он, схватил руку Антония и заставил его выпустить диадему.

Толпа взорвалась оглушительным ревом одобрения.

— Нет в Риме владыки, кроме Юпитера! — вскричал Цезарь, взмахнув отобранной у Антония диадемой. — Возьми ее и увенчай статую Юпитера в храме на Капитолии.

Толпа буквально бесновалась. Цезарь вновь сел на свое место, а Антоний, размахивая диадемой, спрыгнул с ростры, помчался к ступеням храма Юпитера и взбежал по ним с ловкостью горного козла.

Я видела, как стоявшие ниже меня сановники перешептываются друг с другом. Подготовленное нами представление они увидели, но поверили или нет? Этого я не знала.

В тот вечер я получила послание от Лепида: по его наблюдениям, «это» (он не уточнил, что именно) воспринято хорошо. Я надеялась, что он не ошибается, но истинное положение дел должно было определиться в следующие два дня. Позднее, ближе к полуночи, от Цезаря принесли короткую записку с простыми словами:

«Я сделал все, что мог. Будь что будет».

Я сложила записку и попыталась понять, что он имеет в виду. Может быть, то же самое, что он давным-давно сказал перед Рубиконом — «Жребий брошен»? События должны идти своим чередом, и чему быть, тому не миновать.

Участие в празднике совершенно лишило меня сил: весь день в страшном напряжении я могла думать лишь о том, поверят ли зрители в правдивость разыгравшейся сцены. Теперь, когда я осталась в одиночестве, расслабиться не давали тревожные мысли. Чтобы избавиться от них, я выпила полную чашу сладкого вина, растянулась на жесткой кровати и закрыла глаза.

Прошел один день, другой, третий. На вилле я не могла слышать того, о чем говорили на улицах и в сенате. Оставалось лишь ждать. Одновременно я обдумывала план возвращения домой. Скоро откроется навигация, и мы сможем отплыть на родину.

Судя по донесениям, которые время от времени доставляли мне отважные капитаны, Египет под началом назначенных мною сановников жил благополучно и спокойно. Но мне не терпелось снова взять бразды правления в свои руки. Не годится, чтобы властитель отсутствовал так долго. Я знала это по опыту отца и по своему собственному.

Прогуливаясь по прямым дорожкам огромного сада, окружавшего виллу, я мысленно прощалась со статуями, высившимися среди подстриженных живых изгородей и неподвижных прудов. Я так привыкла к ним: вот Афродита после купания, прикрывающая руками наготу, вот атлет с напряженными мышцами, пригнувшийся, чтобы метнуть диск, вот быстроногий Меркурий в крылатых сандалиях. В конце аллеи зелено-черных кипарисов стоял Геракл; его пышные кудрявые волосы образовывали вокруг головы нимб, львиная шкура была наброшена так ловко, что лапы перекрещивались на груди, а на плече покоилась тяжеленная дубина. Теперь, когда я знаю Антония лучше, я уже не считаю, что он похож на Геракла, хотя ему самому, возможно, такое мнение не очень приятно.