На кресах всходних - Михаил Попов

Я получил от расслабленного церковного дедушки куда больше, чем мог надеяться.

Мама, мамочка, мать!

В двух шагах.

И как это вышло, что за все эти месяцы никто не проговорился в отряде, ведь знающих о «ней» там были десятки! На самом деле — ничего удивительного, это поначалу помнили, что она графиня. Потом, под опекой старого фельдшера, прижилась среди народа, острота впечатления от такого факта затерлась, да и вовсе стерлась.

А чем она там занимается?

Я очень хорошо ее помнил. Всегда светлое, пережатое пояском на муравьиной талии платье. Мелкий, мелодичный смех.

Любил, когда приходила целовать на ночь.

И в ту ночь — это я помнил тверже, чем что угодно бывшее после, — она приходила. Уже темная народная сила выходила на охоту за своей земляной справедливостью, она шептала мне маленькую хрустальную сказку — мне всегда хватало очень коротких историй, чтобы провалиться в сон.

Стемнело.

Зенон меня не видит, несмотря на бинокль.

Вообще, что он там себе думает, на помосте?

Я понимал, что надо бы хоть на минутку заскочить на общее наше лежбище, а то у парня в голове может начаться… Но сил-то взять на это где?

И я почти как облегчение воспринял появившуюся на мощенке от Новосад немецкую колонну. Машин было не видать, но вереница дергающихся фар, все удлиняющаяся, была вот она. Желтая пятнистая змея ползла по тополевому руслу.

Я бы успел перебежать к Зенону, но как я оттуда вернусь? А откладывать семейное свидание сил, братка, нет никаких.

Все потом.

Потом будет разговор с Витольдом, которому будет донесено, потом крики Шукетя о трибунале.

Я шел быстро, параллельно подвывающей в ночи колонне, стараясь держаться все же на достаточном от нее расстоянии. Если это те самые охотники за партизанами, с такими лучше не шутить. Рассказов об этих командах ходило много, и рассказы эти не способствовали расслабленности.

Впрочем, никакого Зенона уже и нет на помосте. Нас с ним зачем сюда послали? Сообщить, когда появится специализированный немец.

Вот и он.

Исполнительный, шустрый Зенон сейчас бежит параллельно колонне, только с другой стороны. Сейчас нырнет в лес, перемахнет по бобровым запрудам Чару и в лагерь.

А я предатель!

Нет, неправильно — дезертир.

Но прямо сейчас немец в лес не сунется, карательные дела — они утренние. Как бы они мне не помешали с моим семейным делом. Только, наверно, не помешают. Не станут они заворачивать во Дворец: что им госпиталь пугать! По объездной дороге в Гуриновичи, а там и заночуют.

Начиная от этих елей я хорошо усвоил: надо было остерегаться не только ползущей колонны, но и собственно госпитальной охраны. Посты стоят довольно грамотно, почти начисто перекрывая все открытые пути из округи на территорию госпитального комплекса, к тому же тут полно собак — как говорят, просто-таки натасканных на запахи нас, лесовиков. Может, и сказки. Слабость этой системы была в том, что слишком много гражданского люда было задействовано в обслуге военно-лечебного учреждения. Многие жили на территории бывшего имения: Сивенков с семейством, какие-то его родичи беглые из города, еще несколько семейств с Тройного хутора; по утрам приходили истопники, лошадники и другие всякие. Им были выправлены, конечно, аусвайсы, но с ними и у немецкой охраны прижилось ощущение, что вид бредущего от флигеля к флигелю гражданского мужичка не есть повод для беспокойства. Но будем все равно стеречься, на глаза не попадаться.

Флигель фельдшера как будто специально был так построен, чтобы мне было удобно незаметно навестить мою матушку, не беспокоя партизанской личностью охрану и собак. Минут двадцать я стоял меж двумя соснами, держа перед собой только что вырубленную, развесистую орешину, и внимательно всматривался в картину вечернего имения. Тут светомаскировки особой не было. То там, то там горели окошки, открывались двери, кто-то выбегал в прохладный вечер, разгоряченный заботой или поручением. У малой конюшенки специальный конюший голос разговаривал с лошадью, ни слова было не понять, но сильно чувствовалась любовь к животному.

Я все ждал, что откроется дверь в торце нужного мне строения или, может быть… Открылась, с шумом вышли три смутно различимые женщины и сразу же завернули за угол. Прошли медленно, тихо переговариваясь, два немца, один держал на плече винтовку, другой — на груди автомат.

Ладно, теперь можно было рассчитывать, что ближайшие секунд сто никакие вооруженные люди между моим ореховым кустом и торцом флигелька не окажутся.

Внутри все, естественно, грохотало. Говорят, сердце в груди, но если так, то не только с левой стороны, и вообще, их, сердец, может статься, и не одно. От чего я больше трясся — от нежелания столкнуться с неожиданным фрицем или от болезненного предвкушения встречи?..

Быстро, резко и, кажется, бесшумно, хорошо выверенным зигзагом, ведущим из одной древесной тени в другую, я добежал до низенькой двустворчатой двери. Потянул.

Не заперто.

Напоследок оглянулся.

Кажись, кто-то намеревается выйти из-за угла.

Дернул дверь, нырнул внутрь, в сумрак коридорчика, закрыл за собой створку. Отдышимся. Дверь «ее» комнаты — вон она, как и описывал старик. Лишнее доказательство, что он здесь бывал, и не раз.

За ручку створки, только что мной закрытой, дернули.

Это еще зачем!

Я не отпустил, пусть думают — заперта.

Дернули еще раз. Опять, понятно, зря.

Там выматерились, видимо от неожиданности возникшего препятствия.

Кто-то из местных, по делу.

Так, где «ее» дверь?

Отпустив дверь внешнюю, я скользнул туда. Здесь было не заперто.

У меня уже не было времени на глубокие вздохи — скользнул внутрь. Не успел ничего подумать, обнаружил — внутри никого. Пенальчик, кровать, на подоконнике чуть светящаяся керосиновая лампа.

— Лизка! — раздался крик снаружи.

Какой-то хахаль пришел к своей девахе, надо понимать. Он отошел от якобы запертой внешней двери, подошел к ней опять, пнул злой ногой. Створка от этого должна была бы отойти. Слышно было, как ее распахнули.

Я быстро сунул «шмайссер» под кровать, сам сел на нее, стараясь выглядеть как-нибудь побеспечнее. Что я делаю тут, в этой комнате?

По коридору раздались шумные шаги.

— Лизка!

Не куда-нибудь идет, гад, — сюда! Дерг за ручку — и застыл в проеме.

— Ты кто?

Я потупился. Я узнал его: Гришка Сивенков, старший сын гражданского коменданта. Он меня узнал вряд ли. Просто, когда я его видел и имел возможность рассмотреть эту хамоватую личность, он меня рассмотреть не имел возможности. Или все же имел. Если он меня совсем не знает — не захочет ли поднять тревогу? Лучше мне предъявиться, это избавит молодого негодника от ненужных сомнений.