Все люди - враги - Ричард Олдингтон

— Да, кажется, лучше и не выдумаешь. А у тебя есть на примете какая-нибудь французская деревушка?

— Нет, только округ. Ты умеешь править автомобилем, Кэти?

— Умела когда-то, до войны. А с тех пор, кажется, даже и не ездила на автомобиле.

— Ну, ты быстро вспомнишь, а я научусь. Видишь ли, я о Париже думаю по нескольким причинам. Во-первых, это громадная перемена после Эа, там можно и людей посмотреть. Да, да, дорогая моя, тебе придется решиться на это, нельзя же жить всегда в таком уединении. Потом я думал попросить своего приятеля Крилэна купить нам машину — знаешь, такую маленькую французскую машину, похожую на римский саркофаг на колесах. Тогда мы могли бы поехать в Брутэн и обследовать все окрестности. А если мы не найдем места, соответствующего нашему идеалу в этом году, найдем через год или два. Ну, а в Париже мы поживем не больше двух недель. Все же хорошо будет послушать музыку, не правда ли? Посмотреть, что делают художники, побывать в Лувре? Выпить французского винца? Ну — купить для Кэти несколько платьев?

— Ах, Тони, какой ты соблазнитель! Я начинаю думать, что ты и есть тот самый змей, который соблазнил Еву. Ты сделал так, что я начинаю томиться непреодолимым желанием сорвать запретное яблоко — Париж, который я и не мечтала снова увидеть.

— Ну, значит, решено. И нам вовсе незачем строго придерживаться выработанного плана, Кэти. Можем всегда изменить его, если подвернется что-нибудь получше. Ты когда-нибудь ездила на пароходе из Неаполя в Марсель?

— Нет.

— Это очень приятное путешествие, если море спокойно, а теперь оно как раз должно быть спокойное.

Я думаю, тебе это очень понравится. Мы сейчас пойдем и закажем каюту с двумя маленькими постельками. Хочешь, я попрошу неаполитанскую газету, и мы посмотрим расписание пароходов?

— Да.

— Ну, вот и расписание, — сказал Тони, просматривая последнюю страницу газеты, — есть пароход двадцатого. Сегодня четырнадцатое. Может быть, это слишком скоро?

— Да, слишком «скоро! Знаешь, Тони, я так боюсь, а вдруг с нашим отъездом отсюда разобьется маленькая чаша моего счастья. Но, хорошо, поедем двадцатого. Только будь все время со мной, Тони, и держи меня ночью за руку, чтобы мне даже и присниться не могло, что я теряю тебя.

Солнце так пекло, что они никак не могли решиться вылезти из чистой прохладной воды в бухте и из-за этого опоздали к обеду. Тони уверял, что они находятся на три градуса южнее Неаполя и что до сентября с каждым днем будет становиться все жарче, потому что все знойные ветры из Африки дуют на Эа, и что, хотя по вечерам все еще будет прохладно, большую часть дня им придется проводить в комнатах.

И Кэти грустно соглашалась с этим.

За обедом Тони был молчалив и, видимо, чем-то озабочен, а Кэти не делала никаких попыток поддерживать разговор. Она наслаждалась этими случайными минутами молчания, когда она чувствовала себя в полном единении со своим возлюбленным и не нужно было никаких слов, чтобы выразить это. Наконец уже перед тем как идти спать, Тони сказал:

— Я думал, Кэти…

— Я это заметила, дорогой.

— Тебе было скучно сидеть со мной… Прости, пожалуйста.

— Нет, это было даже приятно. Но о чем же ты думал?

— О тысяче вещей. Я не уверен, что смогу передать свои мысли словами. Тебе придется угадывать между слов. Какое идиотство говорить об упрощении языка — нам нужен, наоборот, гораздо более тонкий и сложный язык.

— Так ты об этом думал?

— Нет, это так, между прочим. Прежде всего не находишь ли ты, что я сегодня опять слишком много распоряжался?

— Нет, дорогой, нисколько. Ты всегда распоряжаешься так, как мне нравится, а если мне случайно что-нибудь не понравится, ты сейчас же с ангельской кротостью заявляешь, что и тебе это уже не нравится.

— Нам почти всегда нравится одно и то же, Кэти. Но самое очарование состоит не в том даже, что мы с тобой во всем сходимся, а в том, что мы такие разные. И это не только твоя женственность, которая для меня всегда является каким-то откровением и чудом, но ведь ты и чувствуешь по-другому. Но можно мне сегодня распорядиться еще одной вещью?

— Можно, а что это будет?

— Подожди минутку. Чувствуешь ли ты, как твоя кровь движется по жилам потоком и в нем есть свои приливы и отливы и какие-то волнообразные ритмы?

— Да.

— Вот и я тоже. И мне кажется теперь, что ритм моей крови изменился, что она приливает и отливает вместе с твоей.

— Да, и я тоже ощущала это изменение. Ритм крови переменился у нас обоих, чтобы слиться воедино.

— Мне кажется это очень важным, Кэти, хотя это поймут немногие и нигде про это в законах не писано.

— Это более чем важно, это божественное и такое чудесное ощущение. Словно в тебя вливается жизнь.

— Да, вливается жизнь, — сказал Тони, быстро взглянув на нее.

— Не пора ли нам ложиться спать? И можно мне сейчас же прийти к тебе?

Когда Тони вошел в ее комнату, Кэти сидела на краю постели и на ней было только одно ожерелье, которое он ей подарил в ознаменование их любовного союза.

— Как я тебе нравлюсь в этом костюме? — спросила она весело.

— Очаровательно — мне этот костюм нравится больше всех твоих платьев.

— А тебе бы поправилось, если бы я пошла в нем гулять?

— Если бы люди были другие и умели смотреть чистым взором на прекрасное тело, то да, но они оскорбят тебя своими гнусными взглядами и грязными мыслями. И это не смоешь веками.

Он подошел к ней и, опустившись перед ней на колени, стал целовать ее, а она, обняв его одной рукой, гладила его волосы.

— Кэти.

— Что?

— Помнишь, как мы с тобой сидели молча на террасе вечером на второй день после моего приезда?

— Помню.

— Мне пришла тогда в голову одна мысль, и мне казалось, ты почувствовала это, потому что вдруг взяла меня за руку. Мне интересно, угадала ты, о чем я думал?

— Ну, скажи, о чем ты думал?

— Я думал о чем-то таком, чего раньше никогда не испытывал, — у меня было какое-то неудержимое стремление к тебе и еще к чему-то вне тебя. Это чувство несколько раз возвращалось ко мне в последнее время, и сегодня, когда я говорил о ритмах нашей крови, оно опять охватило меня с прежней силой.

Кэти не ответила, но перестала гладить его волосы и обняла за плечи.

— Я хочу тебя попросить о чем-то… — сказал он, как бы в ответ на ее молчание. — О чем-то, что кажется мне бесконечно прекрасным. Это не должно быть непременно теперь, даже не в этом году или в следующем. Может быть, и никогда, если ты этого не захочешь.

Он почувствовал, как ее руки крепко впились в его плечи, и подумал, что она угадала его желание и разделяет его. Но он продолжал, не поднимая глаз: