Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин

сообщали друг другу многим неизвестные подробности в поведении Ротанова… Всем хотелось утвердиться в правоте своего решения, не унижаться перед Ротановым и не упрашивать его не покидать группу.

Валерий и Эльвира почти до рассвета просидели в пустынном скверике перед гостиницей. Валерию с трудом удалось успокоить Эльвиру, пытавшуюся убедить его, что она совсем не хотела стать виновницей разлада в группе.

— Да это не разлад! Наоборот — у нас только сегодня сплавился монолит! Мы теперь — булатная сталь!.. А Ротанов — шлак в этой плавке. Ты хоть это понимаешь? Ты видишь, как ребята стали за тебя стеной, когда Ротанов сравнил тебя с побирушкой–плакальщицей, которая ремеслом своим постыдным занимается за деньги. Да разве можно такое простить?!. Я сам в Хатыни перед стариком с мальчишкой на руках с трудом сдерживал слезы. А на Кургане Славы в Минске меня трясло как в лихорадке.

Перед тем как разойтись по номерам, Валерий, глядя на ежившуюся от ночного холодка Эльвиру, решил посвятить ее в планы своего пребывания в Смоленске.

— Слушай, Эля, я давно хотел рассказать тебе о своем отце, но все как–то не решался. А сейчас я должен это сделать.

— Почему должен? И почему именно сейчас? — Эльвира осеклась, бросив взгляд на печальное лицо Валерия, которое она таким видела в первый раз.

— Мой отец был военным летчиком–испытателем. Когда мне было два года, он трагически погиб при исполнении служебных обязанностей. Похоронили его на смоленском кладбище. Завтра мы будем в Смоленске. Я обязательно навещу могилу отца. Я не был у него уже два года. Нужно покрасить серебрянкой ограду и повесить новый замочек на дверцу. Кто–то сорвал моих два замка. — Валерий посмотрел в лицо Эльвиры. При лунном свете оно показалось ему голубовато–восковым, с широко открытыми, остекленевшими глазами. — Ты почему так смотришь на меня? Не бойся, на кладбище я тебя с собой не потащу. Я туда пойду один. Я знаю — концерты и кино веселее кладбищ. Но это будет там, в Москве. Поэтому, если я оторвусь от группы часа на три, на четыре, то ты знай, что со мной ничего не случилось. А Аполлинарию Каллистратовичу я об этом скажу, чтобы он не волновался. Только ему одному. Другие не должны знать об этом. Я не люблю, когда в мою душу лезут чужие люди. Ну почему ты так смотришь на меня? Ты нездорова?

— Я здорова, — шепотом проговорила Эльвира. — На кладбище я пойду с тобой. Одного я тебя туда не пущу.

— Ты это серьезно?

— Только так! — Брови Эльвиры изогнулись темными серпами. Такой ее Валерий видел лишь тогда, когда она что–то твердо решала, несмотря на стоящие перед ней препятствия.

— Пойдем… Все наши уже спят. Видишь, в окнах нет ни одного огонька.

Эльвира медленно поднялась со скамьи и, опустив голову, пошла рядом с Валерием.

Глава одиннадцатая

В Москве стояла такая жара, что плавился асфальт, дрябло свисали на поникших деревьях листья, у бочек с квасом змеились и завивались хвосты очередей, пожилые люди жались в тенистые уголки зеленых дворовых сквериков, на московские вокзалы приходили почти пустые электрички, зато из Москвы уходили до предела набитые разомлевшими от духоты и зноя москвичами. Всю предыдущую неделю шли сплошные дожди, все кляли лето, а старики объясняли это тем, что так и должно быть: если в день Самсона с утра до обеда шел дождь, то всему лету быть дождливым, уж такая примета сложилась в народе. Все ждали тепла, солнца… И дождались. Четвертый день термометр в тени показывал 30 — 32 по Цельсию. Небо от жары просматривалось сквозь струистое марево, как выцветшие на солнце поблекшие незабудки.

Для Вероники Павловны прожитая неделя была напряженной. С тревогой ждала она решения комиссии по делам несовершеннолетних. Заседание, на котором будут рассматривать ее вопрос, должно состояться сегодня. Она даже взяла отгул. Нервы были до крайности напряжены, она не находила себе места. За последние два дня сердце временами так сжималось, что она высосала патрончик валидола. Несколько раз звонила Калерии. Заседание комиссии должно начаться в десять тридцать утра, а она уже в половине одиннадцатого нервно прохаживалась по молоденькому скверику, прилегающему к зданию райисполкома, над которым, плавно колыхаемый слабым ветерком, алел красный флаг. «Верующим в таких случаях бывает легче… — подумала Вероника Павловна. — В часы терзаний и мук они становятся на колени и с мольбой обращаются к богу. И им от этого бывает на душе спокойнее. А тут некому ни пожаловаться, ни помолиться, ни от кого не дождешься утешения…» Пробовала читать газету — читала только глазами. Все мысли были там, под крышей дома, над которым развевался красный флаг. Мучил и тревожный телефонный звонок Валерия. Он звонил из Бреста. Не хотел особенно огорчать мать, но сказал, что при оформлении в гостиницах он один оказался без паспорта, и администратору пришлось — чтобы в порядке исключения оформить на него место в гостинице — звонить в горисполком. Ребята подшучивали… А Юрий Ротанов подначивал целый день. Снова пошла в ход кличка «беспаспортный бродяга»…

Догадавшись по голосу матери, что она плачет у телефона. Валерий принялся успокаивать ее, убеждать, что плевал он на подначки Ротанова, и тут же попросил, чтобы она постаралась завершить хлопоты с восстановлением утерянного свидетельства о рождении.

Еще вчера вечером Вероника Павловна по телефону условилась с Калерией, что она будет ждать ее в скверике у фонтана. И когда та принялась ее успокаивать, заверяя, что все будет в порядке, Вероника Павловна все же упросила ее подойти после заседания к фонтану, где она будет ждать ее.

Пожалуй, еще никогда в свои тридцать пять лет Вероника Павловна не испытала на себе с такой силой старинной пословицы: «Ждать и догонять хуже всего». «Сказано хоть и верно, но как–то облегченно, — подумала она. — Бывают ожидания, при которых люди седеют и когда разрываются сердца… Знаю как врач. Сама видела лица людей, сидящих в больничных коридорах, когда в операционных палатах делают тяжелые операции, при которых хирурги не дают гарантий, что не будет летального исхода. Красивое, звучное слово придумали римляне для названия смерти. Летальный исход. Летальный… Есть в этом слове какая–то тайная роковая музыка».

Два с половиной часа тянулись мучительно медленно. После вчерашнего звонка Валерия Вероника Павловна возненавидела Юрия Ротанова. Она и раньше, когда он заходил к Валерию, не совсем хорошо думала об этом самоуверенном