Неистощимая - Игорь Тарасевич

Быстро начала опускаться темнота, наступал конец дня. Голубович смотрел в глаза женщины, с которою – полагал ли он так на самом деле? – с которою, кажется, прожил жизнь во взаимной любви и счастии или, по крайней мере, хотя бы один день не бесконечным сексом занимаясь с нею, а просто обнимая ее за плечи в такой вот, как сейчас, сгущающейся и сгущающейся темноте жизни, потому что жизнь – это сгущающаяся и сгущающаяся тьма, и единственное, что может в ней, в жизни, сделать для своей женщины мужчина – это обнять ее за плечи, чтобы его женщина почувствовала и силу, и готовность защитить, и, даже главнее всего этого – почувствовала бы, что ее любят. Потому что любовь можно передать только объятием. А Голубович любил эту женщину, он уже понимал, что любит ее, вот именно эту, любит, любит, любит!

– Эй, эй! – обеспокоенно произнес внутренний голос без единого матерного слова. – Ты че, парень? Нельзя! Тебе ж когда еще сказали? Забыл? Нельзя!

Голубович даже не ответил.

– Какие будут дальнейшие указания, господин губернатор? – прозвучало у него за спиной.

Голубович и на это ничего не ответил. Тут его вполне уважительно и осторожно тронули за плечо. Он обернулся с остановившимся лицом – солдат с автоматом на плече, в каске, разве что пластикового бронещита у того сейчас с собою не оказалось – протягивал ему защитного оливкового цвета штаны и куртку. Логично было бы предположить, что воин принесет вместе со штанами и какие-никакие трусера и майку, но нижнего белья, мы врать не станем, не было предложено, только штаны с клапанами понизу – под берцы и куртка со шлицами под ремень. Ремня тоже, кстати сказать, не оказалось. А какой начальник без ремня? Да никакой, если честно вам сказать, дорогие мои.

– Приказано передать, – доложил солдат, – лично в руки, товарищ губернатор.

И на это ничего не сказавши, Голубович вновь повернулся к своей женщине. Теперь она улыбалась, кажется, шире в полутьме и прищурилась сильнее, и готова была захохотать уже вот сейчас, в это самое мгновенье. И Голубович с гудящей головою, с колотящимся в неимоверном ритме сердцем произнес слова, которых никогда никому не говорил в жизни. Ванечка шагнул к скульптуре, обнял ее, ощутив бесконечное, неистощимое тепло, впитанное живым камнем за теплый летний день и теперь возвращаемое Голубовичу, и сказал:

– Я люблю тебя. Милая… Милая… Я люблю тебя.

И приник к плечам любимой, счастливые закрыл глаза. Ну, устал человек. Любой на его месте устал бы.

– Ну, хватит, – произнес кто-то за спиной губернатора, а тот и не слышал уже ничего. – Время дорого. Берите его и в машину.

Голубович в отключке находился, и сердце в эти минуты само решало, остановить ли свой бесконечный отсчет или все-таки пока нет, оно билось медленно и несильно – ну, может быть, тридцать или максимум сорок ударов в минуту, а такого, чтоб вы знали, сердечного ритма очень мало для жизни. Голубовича повели к машине, иначе он бы услышал, как заскрежетали гусеницы БМД и как, круша мраморное изваяние, БМД проехала по нему и, подав назад, еще раз проехала, превращая любимую женщину губернатора в крошку, в угластые обломки мертвых камней, зарывая, вдавливая их внутрь земли.

На середине скорбного своего пути к машине Голубович начал приходить в себя. Он остановился, и ведущие его под руки двое солдат не решились противодействовать губернатору, пусть и совершенно голому. Иван Сергеевич пошевелил губами, хотел было отдать какое-то новое указание, но ничего так и не произнес. Внутренний голос молчал. Губернатора повели дальше.

Заложенную дверь в часовню нашли мгновенно и мгновенно же проломали. Уходящие вниз ступени осветились желтым электрическим огнем – прямо под правой рукою возле пролома оказался выключатель, так что мгновенно, значит, включили свет. Внутри, внизу, где-то под лестницей, не очень громко, но неостановимо шумел водяной поток. Спецназ начал двигаться вниз по лестнице с пальцами на спусковых крючках.

Внизу помещалась так же тщательно, как и снаружи, оштукатуренная и выбеленная комната, она тоже была сейчас полна неестественным, дьявольским светом, потому что и здесь проводка оказалась в полнейшем порядке.

– Чисто, – доложил в наплечный микрофон первый спустившийся. – Тут коллектор.

В углу комнаты, действительно, в широком бетонном ложе шумела клубящаяся, словно бы на водоворотах, неистощимая светлая река.

Овсянников, расталкивая подчиненных, спустился по лестнице, стащил с руки перчатку, зачерпнул, понюхал, мужественно высунул длинный, как у муравьеда, язык, осторожнейше попробовал самым кончиком языка, потом попробовал еще раз, уже смелее.

– Вода, – разочарованно произнес начальник Глухово-Колпаковского УФСБ.

В этот миг Голубович, наконец, окончательно очнулся у себя в машине. Хелен, плача, целовала его, и от поцелуев Ванечка наш окончательно пришел в себя и, посмотрев на плачущую женщину, сделал очевидный вывод:

– Ты жива.

Хелен, плача и смеясь, обняла его. Неизвестно, как бы далее развивались события на заднем сидении персонального губернаторского авто, если бы командир саперов не возник возле машины.

– Все готово, господин губернатор. Теперь только ваш сигнал.

– Весь овраг снесешь, на хрен?

– Сдвинем края направленным взрывом, и пласт земли ляжет сверху. Водо… – тут он запнулся, – водоносный слой неизбежно уйдет на глубину.

– Давай, блин! – махнул рукой Голубович, и тут же сапер, не отходя от открытого окна машины, точно так же махнул рукой, в которой зажат был красный флажок на палочке – ну, чисто у ребенка в Парке Культуры.

Полыхнул взрыв. Машину подбросило так, словно Бог решил уже сейчас взять Голубовича и Хелен на небо. Уши заложило. Как комбат устоял на ногах – загадка. Ну, видимо, привычный к сотрясениям земли оказался майор. Через минуту Голубович распорядился оставить оцепление еще на две недели – а надо бы навсегда тут было пост учредить, навечно. Ну, мы можем вам сообщить дорогие мои, что именно так потом и было сделано, и за несколько километров от бывшего монастыря по вселенскому кругу на столбах вилась «колючка» и через каждые пятьдесят метров висели таблички «Стой! Запретная зона! Стреляем без предупреждения!», но это потом уже, после всех событий столь правдиво изображенной нами истории, а сейчас Голубович и Хелен неслись в «Ауди» к бывшему имению князей Кушаковых-Телепневских – домой. Ехать надо было всего несколько минут по хорошему-то шоссе.

… Когда до пресс-конференции донеслось далекое эхо взрыва, в зале на мгновение повисла тишина. Потом все разом заговорили. И тут же некий человек в форме без знаков различия подошел к губернатору и положил перед ним бумажку. Голубович бумажку взял, быстро просмотрел написанное, кашлянул и произнес:

– Вот… Мне докладывают, дорогие друзья… Специальными службами ликвидированы все последствия злонамеренной провокации ради восстановления нормальной жизни нашего тихого, как правильно заметил коллега, и спокойного Глухово-Колпакова… Нашего прекрасного Глухово-Колпакова… И мы с вами по-прежнему готовы выехать на место событий… Но только завтра с утра… С утреца, значит… Вы поглядите! Уже ночь! – он показал на окна. Все обернулись – за окнами, действительно, висела темнота. – Сейчас никто уже ничего не увидит, – добродушно засмеялся Голубович. – Давайте и нашу пресс-конференцию перенесем на завтра. Я отвечу на все вопросы прямо на месте происшествия! А последствия самого происшествия уже, значит, ликвидированы, дорогие друзья! Нет более никакого происшествия! И, можно сказать, практически не было! Не было! Я поздравляю вас!