Владимир Богомолов. Сочинения в 2 томах. Том 1. Момент истины - Владимир Богомолов

«Глубокоуважаемый Владимир Осипович,

Хотя на мое письмо, посланное мною две недели назад, Вы не нашли времени ответить, сегодня вот, перед выездом в Чехословакию, снова пишу Вам.

Эти два письма разделяют примерно две недели времени, но за эти две недели Вы не сочли возможным зайти в редакцию, поговорить по важным, на мой взгляд, вопросам, ибо речь шла об публикации Вашего романа, не прислали и письменного ответа. Мы с Вами договорились по телефону о дне и часе встречи, удобном Вам, но Вы не пришли. Вам снова звонили товарищи, предупреждали о том, что я собираюсь в Чехословакию и прошу Вас зайти ко мне или хотя бы известить о дне и часе Вашего прихода, Вы не ответили и на это.

Для нас стало ясно, что Вы настаиваете на том, что было изложено в Вашей телеграмме, на Вашем требовании прекратить набор, вернуть Вам рукопись. Ну что же? Мне кажется это очень печальным, однако, не имея возможности разубедить Вас, выполняю Вашу просьбу и рукопись возвращаю; также выполняю и Ваше требование о расторжении авторского договора, о чем сообщаем в издательство «Правда».

Дорогой Владимир Осипович, признаюсь честно, делаю я это не без некоторого сожаления, ибо в общем-то роман Ваш пришелся нам ко двору.

А теперь позвольте мне как старому литератору, уже не один десяток лет проработавшему «на ниве литературы», дать Вам совет: не поступайте с другими журналами или издательствами, куда Вы отнесете свой роман, так, как Вы поступили с доброжелательно расположенной к Вам «Юностью». Даже Лев Толстой внимательно прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков и не раз правил свои рукописи по их советам.

За всем тем примите от меня лучшие пожелания, а Вашему роману — хорошего пути в литературе.

Ваш Б. Полевой (подпись)

P.S. Рукопись возвращаю с курьером».

Я ответил Б. Полевому обстоятельным письмом. «Глубокоуважаемый Борис Николаевич!

Я не стал к Вам заходить прежде всего потому, что хорошего конструктивного разговора у нас получиться не могло, а плохой не нужен был ни Вам, ни мне.

Я не собирался оставить Ваше письмо без ответа, однако две недели болел и второй месяц поглощен неотложными житейскими заботами (главная — поступление в институт сына, которому из-за романа последний год совсем не уделял внимания). Только поэтому, а не по какому-то умыслу, отвечаю Вам с немалой задержкой теперь уже на оба Ваши письма одновременно.

Моя телеграмма не должна была Вас, Борис Николаевич, удивить: еще в апреле (числа 22-го — 23-го), а также 29-го и в начале мая месяца я трижды предупреждал М. Л. Озерову (29-го апреля в присутствии А.Д. Дементьева), что если редакция вчинит так называемые «запредельные», т. е. вкусовые перестраховочные поправки, я буду вынужден отказаться от журнальной публикации. Неужели Вам это не передали? Все три раза моя позиция была выражена четко и принципиально и не оставляла повода для кривотолков или удивления.

А вот многие аспекты и утверждения Вашего первого большого письма меня, Борис Николаевич, не могли не удивить. Вы пишете о законе, о договоре, о беспрецедентности моего решения, ничуть не замечая беспрецедентности и, извините меня, недостойности многих действий и поведения редакции.

Ну неужели же «прецедентно» и достойно то, что за четыре месяца после прочтения главным редактором рукописи журнал, имея, как камень за пазухой, поправки и собирая целое досье замечаний, не предъявил автору ни одной с «точным мотивированным указанием существа необходимых исправлений», как это предусмотрено не только договором, но элементарными этическими нормами?

Неужели «прецедентно», руководствуясь сугубо эгоистическими соображениями редакции, месяцами вести с автором двойную игру, с целью загнать автора в угол, поставить его в безвыходное положение и на стадии верстки, а может быть и сверки, предъявить ему целое досье с поправками по сложному пятисотстраничному роману в надежде, что в этой ситуации автор — «в кармане» у редакции, никуда ему не деться и он будет вынужден на все согласиться?

Неужели «прецедентно», что сотрудники редакции своими действиями и разговорами допускали компрометацию романа, произведения сугубо патриотического? (Факт такой компрометации, о котором мне сообщили 3-го июня утром, и явился причиной отправки Вам телеграммы.)

О направлении рукописи в Пресс-бюро КГБ мне, безусловно, было известно. С марта 1971 года и до мая сего года М.Л. Озерова неоднократно говорила мне: «Будет виза КГБ — и все! Больше нам ничего не нужно!» Ни о какой другой инстанции не было сказано ни единого слова. И вот в июне в своем письме Вы признаете (я это предвидел значительно раньше, еще в феврале м-це), что роман без ведома автора за его спиной посылается в различные «инстанции».

Имеет ли редакция на это право? Да, имеет. Весь вопрос в том, как это делается и главное — для чего?

При направлении рукописи в Пресс-бюро КГБ туда было послано 42 (сорок две) страницы составленного мною справочнопояснительного материала, и в Пресс-бюро мне прямо сказали, что без этого материала было бы невозможно «провести согласование». Чем же — безответственностью редакции или жаждой получения поправок можно объяснить посылку столь сложного по материалу романа в «соответствующие инстанции» без справочно-пояснительного аппарата? О чем думали при этом Ваши сотрудники? Неужели только о том, как чужими руками вырубить неугодные редакции главы и пополнить досье перестраховочными поправками и замечаниями?

И главное — для чего это делалось? Согласно действующему законодательству обязательными и беспрекословными для редакции и для автора являются только замечания, касающиеся: 1) разглашения государственной и военной тайны, 2) антисоветских, враждебных государству и нашей идеологии мыслей, высказываний и фактов, 3) порнографии.

Что в романе нет первого, Вам официально подтвердило Пресс-бюро КГБ; что в романе нет второго, не должно было возникать сомнений: это произведение сугубо патриотическое; нет в романе даже и намека на порнографию.

Следовательно, речь шла только о соискании редакцией журнала «Юность» у «соответствующих, специально уполномоченных на то инстанций» вкусовых перестраховочных замечаний, которые находятся за пределами прав и обязанностей всех этих инстанций и потому называются «запредельными».

Я уже не раз сталкивался с такого рода поправками и знаю цену этим «серьезным обоснованным замечаниям» (так Вы, Борис Николаевич, их именуете в своем первом письме). Чтобы не быть голословным, прилагаю два текста: в верхнем «по соображениям разглашения» военной цензурой был вырублен абзац и слово «опергруппа». После моего протеста при публикации в том же изд-ве «Правда» (спустя девять месяцев) все это «разглашение» было до буковки восстановлено, в чем Вы можете убедиться, заглянув в приложение.

Я по опыту знаю, что все запредельные поправки или изъятия, какой бы «инстанцией» они не вчинялись, в случае обоснованного опротестования снимаются при последующих публикациях — достаточно мотивированного письма в ЦК КПСС. И как писатель Вы, Борис Николаевич, должны понимать и разделять мою позицию: ослабленное поправками и запредельными изъятиями произведение, цельность которого нарушена, следует публиковать минимальным тиражом (c издательством у меня договор на 15 000 экз., и уж во всяком случае не тиражом «Юности» (2 600 000 экз.). Об этом я и сказал 29 апреля М.Л. Озеровой. В ответ она мне заявила: «Все поправки «Юности» будут внесены в текст Вашей книги в издательстве». Сидевший рядом с ней столь же интеллигентный и обаятельный А.Д. Дементьев с улыбкой подтвердил: «Да, безусловно».