Русский всадник в парадигме власти - Бэлла Шапиро

Очевидно, что одной из характерных черт милитаристского сценария в Российской империи рубежа XIX–XX вв. можно назвать его стремительную феминизацию. Образ, объединяющий монархию с миром, получил новое — гендерное — выражение.

Время правления царя-миротворца было для России не только эпохой национального культурного подъема. Для определенных кругов планомерная и последовательная русификация имела нерадостные последствия. От Николая II, его преемника, ожидали если не начала новой эры[1899], то, во всяком случае, перемен к лучшему. Безотлагательного вмешательства требовала армия, прежде всего, кавалерия: одним из главных результатов развития русской кавалерии в царствование Александра III можно считать относительно успешную модернизацию, но ее воинский дух, поколебленный реформами Сухотина и Ванновского, оставлял желать лучшего[1900].

В 1895 г., в самом начале нового царствования, была восстановлена должность генерал-инспектора кавалерии; на это место был назначен «кавалерист Божьей милостью»[1901] великий князь Николай Николаевич младший, любимый в армии. Тогда же была восстановлена традиция проведения пышных парадов и смотров, прежде всего так называемого Майского парада, отмененного Александром III, — грандиозного зрелища, завершающего зимний сезон Петербургского гарнизона. В том же году приступили к обсуждению грядущего празднования столетнего юбилея Кавалергардского полка (его с размахом отметили в 1899 г.); Конная гвардия позирует для масштабных батальных полотен в Императорской Академии художеств[1902].

Характерной приметой парадных мероприятий этого времени стало тяготение к большим формам. Одним из самых масштабных в истории русского парада и зримым воплощением мощи русской армии стал грандиозный парад, проведенный 5 сентября 1902 г. в рамках Больших Курских маневров: его участниками стали более 90 000 военнослужащих Московского, Киевского, Одесского и Виленского военных округов[1903]. В качестве аналогов могут быть названы лишь два события первой половины XIX в.: парад при Вертю в августе 1815 г., когда победоносная русская армия в 150 000 человек презентовала себя союзным монархам и европейским военачальникам, и стотысячный парад, сопровождавший открытие Александровской колонны в августе 1834 г.

На рубеже XIX–XX вв. гигантомания русского парада вновь обозначила совершенство подготовки армии. Масштабными военными парадами отметили 200-летие Санкт-Петербурга в 1903 г., в 1909 г. — 200-летие Полтавской битвы[1904]. Высочайшим приказом было изменено старшинство Лейб-гвардии Конного полка с 7 марта 1721 г. на 16 июня 1706 г., с тем, чтобы помпезно отметить и это двухсотлетие[1905].

Майские дни 1910 г. были наполнены парадами и конными празднествами по случаю 100-летнего юбилея Офицерской кавалерийской школы (далее — ОКШ)[1906]. С размахом отпраздновали великое событие русской военной истории — 100-летие Отечественной войны 1812 г. Войска и воспитанники военно-учебных заведений 26 августа 1912 г. прошли церемониальным маршем перед Александровской колонной; в тот же день состоялся парад на Бородинском поле, в Высочайшем присутствии и в присутствии ветеранов, очевидцев и современников Отечественной войны 1812 г.[1907] Менее года спустя, в феврале 1913 г., военными парадами отметили 300-летие царствование дома Романовых[1908].

Приготовления «людей и коней к параду, [чтобы] вывести их чистыми игрушечками на смотр»[1909] вновь обрели смысл, утраченный в царствование Александра III, который отменил традиционные парады и смотры. По свидетельству современников, перед особо значимыми торжествами, как в старину, «румянили щеки солдатам, пользуясь для этого соком красной свеклы… фабрили краской усы, дабы придать всем людям одинаковый вид красавцев. Делалось все это без шуток, серьезно и даже благоговейно»[1910]. Помпезные военизированные зрелища вновь стали значимой частью имперской культуры, обозначая и память о былых подвигах русской армии, и жажду новых триумфов.

Полки буквально требовали замены навязанного реформой 1882 г. «мужицкого» мундира, который, в силу известных взглядов царя-миротворца, не был и не мог быть овеян военной славой. Все большую популярность приобретала идея возрождения мундира исторического, поскольку в массовом сознании «с кепи связывались славные воспоминания Шипки и Шейнова, а с лацканами и ментиками… предания Фридланда и Бородина»[1911]. Эти годы видятся «праздничной эпохой русской жизни… когда непоколебима была вера в славу русского оружия»[1912].