Урусут - Дмитрий Рыков

Нина устала смертельно, еле держалась на ногах, в номере попросила хотя бы час для сна, и раздевшись, сразу легла под одеяло.

Когда Анна летела в вертолете и осматривалась кругом, она понимала, почему мужа сюда понесло: красиво казалось необыкновенно. А летом он собирался в Латинскую Америку. В Анды. В Анды… Что дочери объяснить, если тело не найдут, если спасатели снимутся и улетят? Она все твердила и твердила – папа жив, папа жив, я чувствую… Демченко, то ли от скуки, то ли так было положено, в полете рассказал и про гипоксию, и про возможность обморожения… То есть если допустить на секунду реальность Нинкиных фантазий об Олеге со сломанной ногой, лежащем под снегом и ждущим помощи – так он бы уже замерз и получил отек легких от гипоксии. Плюс эмчеэсовец сообщил, что весь подъем туда-обратно у туристов занимает максимум восемь часов, и из еды принято с собой брать по шоколадке или по плитке гематогена. Для поддержания сил – ну очень «много»!

Но она также знала, что если бы не сделала эту попытку, которую все считают заранее обреченной на неудачу – то так бы до конца жизни и винила себя. Отдавала, да, отчет, что скорее всего никого не найдут, но еще и страшная картина вставала перед глазами – прилетает вертолет, достают оттуда черный мешок, подзывают ее, расстегивают молнию – а там синее лицо трупа, обезображенного травмами. «Ваш муж?» – «Мой». Ужас, ужас, ужас…

Почему Нина так уверена и спокойна? Это, что, детская наивность? Нет, много случаев предоставлялось, чтобы убедиться в том, что она слишком многое понимает, видит и знает для своего возраста. Тогда что это? Отказ детского сознания принять очевидную вещь?

Павел с подполковником отправились за разрешением, хмурые мужики, прибывшие, как они считали, выполнять бесцельную работу, оттаяли, встретив среди местных старых знакомых, Анне, чтоб не задирала нос, втайне от Нины показали на ноутбуке фотографии разрушений после схода ледника, она смотрела и едва сдерживалась, чтобы не зареветь в голос. Снесены стальные опоры канатных дорог и бетонные строения советских времен – как тут уцелеть слабому человеку, щепке в океане?

Один только нашелся прапорщик, старый, все видавший спасатель. Рассказал, как в Турции лично вытащил из-под завалов ребенка, который пролежал под ними одиннадцать суток. Ребенка! А твой, Ань, я слышал, спортсмен, не пил, не курил, в горы народ лезет отчаянный, и за свою жизнь цепляется и ногами, и руками, и ногтями, и зубами. Не хорони раньше времени, а мы для того и здесь, чтобы людям помогать. Бурильное оборудование – бурильным оборудованием, но еще у нас с собой передвижная реанимация, запасы крови для переливания, найдем, откачаем, спасем! А главное – вера, они же, кто под завалами, обездвиженные, еще и нашей верой спасаются. Отчаяние сразу приводит к смерти…

Анна позвонила вниз, попросила сразу два «американо» и молоко – ей, в отличие от дочери, спать пока рано. Когда Нинка встанет, ее нужно покормить, даже насильно – перелет, переживания, где ребенку силы брать? Далее она планировала на радиоволне отряда МЧС следить за ходом работ, но сразу поняла, что при дочери это невозможно. Вертолеты с бурильными установками, не дожидаясь никаких разрешений, сразу улетели на Эльбрус, погода стояла отличная, и первым делом спустили и включили радиостанцию. Анна воспользовалась своим приемником, и оттуда как полилось «мля-мля-мля, мать-мать-мать, трави вира-майна, балда-осел, сам такой, мля-мля-мля», что тут же ее выключила.

Соединился Павел, сообщил, что он получил «добро», объяснил, как выходить на связь с ним напрямую, и сказал, что полетел на гору.

Примерно через полтора часа проснулась Нинка, мать повела ее обедать. Кроме половинки тарелки супа и кусочка телятины размером сантиметр на сантиметр в ребенка больше ничего не влезло, как Анна ни старалась. Да и самой кусок в горло не шел. Дочка все упрашивала по рации вызвать Пашку, узнать, как там и что – подразумевалось: ну, как, уже нашли? Мама уступила, Ширко выругался и сказал, что еще ничего делать не начали, только выгрузились, и что свяжется потом сам. Нина пожала плечиками и спокойно пошла в спальню играть на «айпэде». Анна решила откиснуть в ванне, что оказалось хорошей мыслью – из-за шума текущей воды дочка не могла слышать ее рыдания в голос.

Павла заставили только надеть теплые пуховые штаны, а так его наряд одобрили. Работа кипела, все делали привычно, быстро, профессионально. Воткнули хорошо заметные на белом фоне красные флажки по периметру, разобрали оборудование и начали бурить. Установки, которые Ширко представлял себе в виде огромных, чадящих дымом из-за дизельных двигателей, скрипящих, ревущих, вымазанных маслом сооружений, оказались компактными устройствами на электрических аккумуляторах, которые поставили на широкие лыжи для быстрого перемещения, естественно, с тормозом-фиксатором. Самым большим в них оказался бур – такая тонкая игла-иглище в двадцать метров. Нальчикские специалисты еще вчера сделали замеры и сообщили, что толще одиннадцати метров слоя льда нет, потому более длинные с собой и не везли. Перелет, спуск на страховочном тросе, ходьба туда-сюда по льду в кошках выбросили в кровь Павла достаточно адреналина, чтобы он даже забыл о фляжке коньяку, спрятанной во внутреннем кармане безразмерной «аляски», но по мере того, как установки спускались все ниже и ниже, и все сгущались и сгущались сумерки, энтузиазм его начинал угасать. Буры уходили за одиннадцать метров не раз и не два, но это были расщелины, забитые таким же льдом, как и вверху. Лед, лед, лед, куда не посмотри, кругом лед. А еще и предстояло ночевать в палатке в спальном мешке. Вот такая перспективка.

Когда сделали положенный перерыв, съели сухой паек, выпили чай и выкурили, несмотря на высокогорье, сигареты – эмчеэсовцам все нипочем – до полной темноты оставалось чуть более часа. Паша подивился – так легко тридцать пять миллионов рублей за день улетают только на фондовом рынке. Раз и другой вызывала по рации Анна – ну что он ей мог сказать? Работают люди. Демченко за завтрашний световой день обещал дойти до конца. А если взять еще ниже, так сказать, за допсредства? «У меня приказ», – спокойно ответил подполковник, и дальше пошел лаять на подчиненных, по его мнению, оставивших небольшой неисследованный участок за спиной.

Павел все же приложился к коньяку. От разреженности воздуха и кислородного голодания и так трещала голова, а теперь стало еще хуже. Однажды настоящую пустоту нашли – по словам лейтенанта Антонова, там вместилось бы и двадцать человек – но как камерой не водили, только отражался белый цвет, и все.

Наконец, дали отбой, две установки уже укрывали от возможного снега плотным брезентом, кто-то уже шагал в палатку, и только усатый прапорщик-стахановец на третьем буре хотел закончить «последний» квадрат. Павел предложил Демченко, которого, как он узнал, звали Степан Семенович, хлебнуть коньячку, тот не отказался, и из узкого горлышка фляжки хватанул грамм сто. Тут как раз и подбежал прапор с новостью, что у него ушли вниз все двадцать метров, а камеру уже спрятали. Демченко приложился к фляжке еще раз, и, само собой, приказал камеру расчехлить. Ради интереса – а ему уже десять раз объяснили, что наличие пустоты еще ничего не значит – Ширко пошел понаблюдать за специалистами. Чертыхающийся Антонов, до этого успевший уйти в палатку, но вдруг вызванный обратно, споро и привычно опускал вниз трос с камерой, и по мере того, как она уходила все ниже и ниже, его лицо все вытягивалось и вытягивалось.