Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

Фрида посмотрела на часы. Ей уже пора уходить. Через сорок пять минут она должна сидеть в красном кресле и слушать Джо Франклина, наблюдать за ним, проявлять к нему внимание, пытаться разговорить его. Она почувствовала, как по телу прошла дрожь. Ее неожиданно посетила мысль, что люди в списках Роберта Пула, нуждаясь в помощи, были его пациентами.

Перед глазами у нее плясали черные точки, живот скрутило, все тело пронзала резкая и тянущая боль. Голова гудела. Нельзя сказать, что она именно болела: ощущения больше походили на болезненный звук, рокот страха, то усиливающийся, то ослабевающий, приближавшийся и отступавший, но только для того, чтобы снова набрать силу. Ей необходимо сохранить четкость мышления, но как она может это сделать, если в черепе свирепствует громкая, дикая буря? Раньше, когда у нее возникало такое состояние, она принимала таблетки. Одна большая оранжевая капсула, запить стаканом воды. Мать клала капсулу перед ней утром и ждала, пока она проглотит лекарство. Но у нее больше не было таблеток; они закончились давным-давно, и она даже не могла вспомнить, когда именно. Все скрылось в тумане прошлого, которое она оставила позади. Он показал ей, что лекарства – просто еще один способ заставить ее быть ручной и послушной, приглушить ее гнев, такой праведный и живой. «Тебе нужна цель, а не таблетки». Он тогда положил ладонь ей на лоб, словно добрый доктор или отец, успокаивающий больного ребенка. «И теперь у тебя есть я, – добавил он. – Всегда помни об этом».

Но сейчас его у нее не было. Он не вернулся, и она осталась здесь одна, в этой сырости, и боли, и холоде; ветер снаружи был таким же яростным, как и ветер, бушевавший у нее в голове. Мысли кричали и метались. И еще ее мучил голод. Картофель съеден. Газ весь вышел. Сегодня утром она размешала бульонный кубик в холодной воде и проглотила соленые нерастворившиеся комочки. Ей немедленно захотелось срыгнуть. Губа уже более-менее зажила, но когда она посмотрела в зеркальце, сморщенный шрам показался ей похожим на презрительную усмешку. Ему это не понравится. И еще ей показалось, что от нее пошел дурной запах, хотя она по-прежнему отчаянно терла твердым куском мыла и кожу, и одежду, висевшую на промокших канатах вокруг каюты. Ничего не сохло как следует.

Сколько времени уже прошло? Она достала свой календарь с деревьями, поднесла к окну и, щурясь, посмотрела на него. Больше половины февраля, но она, кажется, перестала вычеркивать дни. Возможно, уже наступил март. Возможно, уже пришла весна: желтые нарциссы, лопающиеся почки и теплое солнце. Она так не думала. Не чувствовала приближения весны.

Но времени прошло слишком много, даже если сейчас еще февраль. Двадцать восемь дней в обычный год, двадцать девять – в високосный. Может, сейчас високосный год? Если так, то по традиции девушки могут делать предложение мужчинам. Но нельзя сделать предложение мужчине, которого нет. Одна. Одна в целом мире, полном жестоких и чужих людей, людей с фальшивыми улыбками. Что он говорил ей? «Я всегда буду возвращаться. Если я не вернусь, ты поймешь, что меня схватили». Он целовал ее в лоб. Такой мужественный. Она тоже должна быть мужественной. Она должна продолжать дело без него и совершить то, что хотел совершить он. Она – фитиль, и он зажег ее; она – бомба, и он включил обратный отсчет. Вот и все, что осталось.

В последние две недели Джо Франклин находился в значительно лучшем состоянии, чем в течение многих месяцев и даже лет: он носил джинсы и отглаженную рубашку; шнурки у него не развязывались; ногти были чистыми и аккуратно подрезанными, волосы – вымытыми, лицо – свежевыбритым. Обычно он сидел в кресле, наклонившись вперед, сгорбившись, положив голову на руки и часто закрывая ладонями лицо. Но сегодня он сидел, откинувшись на спинку и положив голову на подголовник, как выздоравливающий, который еще слаб, но постепенно наполняется жизненной силой. Он даже дважды улыбнулся: в первый раз, когда рассказывал терапевту о том, как в детстве вылизывал тарелку, а во второй – когда сообщил, что сегодня вечером к нему должен прийти друг и они будут есть морских ежей: «Вы знали, что морские ежи съедобны?» Фрида не знала. Она заметила, как изменилось и смягчилось выражение его лица, когда его покинула боль. Он теперь выглядел на несколько лет моложе.

После Джо пришла Элисон – актриса, которая два года назад, в возрасте сорока трех лет, оказалась во власти острого, парализующего страха сцены. Она ходила к гипнотизеру, затем к целителю, потом к когнитивному психотерапевту и вот теперь опустилась в кресло в кабинете Фриды, где и сидела, сжавшись в комок, стиснув кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и пыталась разобраться, почему же ее охватывает такой страх.

Последний утренний сеанс был с мужчиной средних лет по имени Гордон, который говорил шепотом, прикрыв ладонью рот, словно стыдился самого себя. Он оказался в ловушке истерической неуверенности в себе, пленником уз, в которые сам себя завязал, и работа Фриды состояла в том, чтобы медленно, осторожно войти в его мир и достать его оттуда. Иногда ей казалось, что она строит замок из песка, причем по одной песчинке за раз.

Когда сеанс закончился, она подошла к окну, открыла его на несколько минут и высунулась наружу, вдыхая холодный влажный воздух, позволяя ветру дуть сквозь нее. Работы на стройке по-прежнему не велись, но она заметила, что какие-то дети оборудовали себе шалаш из досок, и прямо у нее на глазах три маленьких мальчика подбежали к нему и проникли через входную дыру в шаткое строение. Она вспомнила, что сейчас короткие каникулы в середине семестра: Хлоя весьма решительно заявила ей, что на этой неделе никаких уроков химии не будет, потому что она уходит на каникулы.

Она снова закрыла окно и начала делать записи относительно последнего сеанса, но не успела закончить, как на столе зазвонил телефон. Это был Джозеф.

– Где вы? – спросила она.

– У женщины, – ответил он. – Миссис Ортон. Работать в доме. Чинить то да сё.

– Все нормально?

– Вы можете приехать?

– Что-то случилось?

Джозеф ответил, но связь была плохая или же он говорил слишком тихо, так что Фрида не смогла разобрать, что он произнес.

– Вы можете говорить громче? – попросила она. – Я совершенно ничего не слышу.

– Лучше вам приехать, – заявил Джозеф. – Вы можете приехать сейчас?

– Что-то не так?

– Вы можете приехать сейчас?

Фрида сдалась.

– Да, – сказала она. – Я могу приехать сейчас.

Дверь ей открыл мужчина, которого Фрида не узнала. Ему было за пятьдесят, его коротко подстриженные седые волосы уже начали редеть, а одет он был в серые вельветовые брюки и клетчатую рубашку. Он окинул ее хмурым взглядом.

– Робин Ортон, – представился он и провел ее в дом.

За столом в кухне сидела Мэри, а рядом с ней еще один мужчина, чуть постарше первого. Он тоже был одет в свободном стиле: черные джинсы и темно-синий свитер на «молнии», застегнутый под горло. Немного старше, немного крупнее, немного более лысый. С точки зрения Фриды, он походил на офисного служащего, вынужденного по пятницам отказываться от привычного костюма и не скрывающего своего недовольства.