Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Обряд прощения в Великую среду включал не только традиционные увещевание и ответы «по уставу», но и важные обрядовые действия. Во время службы патриарх без митры, стоя у амвона, творил молитву «Владыко многомилостиве»; присутствующие в соборе, включая царя, склонялись в большом поклоне. По окончании молитвы патриарх испрашивал прощение у духовенства. Затем к патриарху подходил Алексей Михайлович, просил вслух прощение и получал благословение. Следом просили прощения у владыки духовные власти, бояре и остальные присутствующие в порядке своего чина.

На первой неделе Великого поста, в воскресенье, совершалась еще одна церемония, призванная с особой силой выразить православный характер Московского царства. Это было «действо Православия», или Торжество Православия. В Московскую Русь оно пришло из Византии и было связано с окончательной победой над иконоборцами. В Царьграде празднество включало торжественное шествие в Святую Софию, которая тем самым как бы навсегда отбиралась у иконоборцев[409]. На русской почве «действо Православия» приобрело более широкое толкование. Оно должно было символизировать торжество церковных установлений и норм в жизни всей православной Руси.

Церемония проходила на площади перед Успенским собором, для чего заранее устраивался помост с местами для патриарха и царя. Алексей Михайлович, всегда пекшийся о великолепии подобных зрелищ, особенно заботился о красоте помоста. Известно, что в 1673 году по царскому распоряжению такой помост был «зело добре устроен», для чего на него не пожалели ни красных сукон, ни ковров, ни даже стекол. Из дворца для чудотворных икон принесли «кресла, или подмостки».

Благовестные воскресные колокола, сменяясь «валовым» звоном, созывали православных. Действо начиналось крестным ходом «с верху». Из царских покоев и Верховых соборов — Благовещенского, Спасского за Золотою решеткою, Рождественского на сенях — выносили особо почитаемые иконы. Следом появлялся в Большом наряде Алексей Михайлович. Патриарх встречал иконы и государя против Грановитой палаты. После молебна процессия направлялась к помосту. Под пение канона размещали иконы, после чего следовало поучение о чести святых икон — прямое напоминание о корнях праздника. При этом во время возглашения «аще кто не почитает и не кланяется святым иконам, да будет анафема», Алексей Михайлович сходил со своего места и прикладывался к иконам. Следом за ним прикладывались патриарх, власти, светские чины.

Особое место в церемонии занимало «возглашение» синодика, совершаемое протодиаконом. Пение вечной памяти сменялось провозглашением анафемы еретикам и неправоверующим. Все они объявлялись врагами церкви и государства. При Алексее Михайловиче к прежним обидчикам церкви прибавились Разин и раскольники.

По-видимому, на уровне повседневных представлений анафема затмевала иной смысл происходящего. Когда Витсен, чье любопытство не знало предела, поинтересовался о значении праздника, то получил такое разъяснение: это день, «когда проклинают всех нечестивых», включая католиков и протестантов, «всех, кто желал и желает зла этой стране»[410].

Для второго Романова происходившее наполнялось более глубоким, сокровенным смыслом. Среди тех, кому возглашалась вечная память, были и государи, и все «мужественно боровшиеся и погибшие за православную веру». В этом перечне имен как бы воспроизводилась сама история Московской Руси, превращавшаяся в рассказ о торжестве не только Православия, но и православного царства. Здесь даже анафема напоминала о том же: то были имена поверженных врагов веры и государства.

Именины Алексея Михайловича падали на время Великого поста. 17 марта праздновали святого и праведного Алексия, человека Божия, и преподобного отца Макария Калязинского. День начинался с поездки в Алексеевский девичий монастырь, где царь с придворными и высшим духовенством слушал праздничную литургию. Выезд отличался богатством нарядов и многочисленностью участников, в чем, конечно, легко усмотреть вкус Тишайшего. Он не просто любил всякое «урядство» и «чин», а именно очень пышное «урядство» и очень величественный чин.

Современники оставили несколько описаний царских именин. Все тот же неугомонный Витсен, сумевший побывать и на выезде царя в монастырь, записал: Алексей Михайлович ехал в высокой черной лисьей шапке и в кафтане, украшенном драгоценными камнями. Просители в великом множестве протягивали царю челобитные, которые, «если он прикажет», принимали придворные. Все кланялись до земли. Витсен, затесавшийся в толпу в русской одежде, принужден был тоже поклониться.

По возвращении во дворец Тишайший угощал близких именинным пирогом. Как выражение особого уважения, он иногда отправлялся с именинным пирогом к патриарху. Боярам и прочим придворным именинные пироги раздавались в Столовой или в Передней Теремного дворца[411].

В дни Великого поста именинный стол устраивался довольно редко. Обычно Алексей Михайлович предпочитал жаловать столом и кормами. Перепадало и иностранцам. Несмотря на пост, пища, по уверению Витсена, отличалась большим разнообразием и была «красиво оформлена».

Царские именины — день праздничный, когда все работы были запрещены, торговые ряды замкнуты, а в церквях не играли свадеб и не отпевали покойников.

В шестую неделю Великого поста праздновалось Вербное воскресенье. Центральным событием праздника было воспоминание о входе Спасителя в Иерусалим. Для этого устраивалось шествие на осляти, где главными фигурами становились патриарх, символизирующий Христа, и царь, смиренно ведущий патриаршию лошадь за повод во «Святой Град». Действие это пришло на Русь из Византии. Известно, что оно совершалось в Константинополе и в Иерусалиме. Однако происходило оно без участия светских лиц. Да и трудно представить, чтобы императорская власть в Византии снизошла до такого публичного унижения перед властью духовной.

В самой Москве «цветоносное действо» также возникло не сразу. Историки считают, что первоначально оно появилось в Новгороде. Известно, что церемонию эту совершал «на цветоносный день» архиепископ Геннадий на рубеже XV–XVI веков. И. Е. Забелин пишет, что ход совершался «от Софии Премудрости Божией до Иерусалима, також и назад». Затем, при митрополите Макарии, церемония перекочевала в Москву[412]. К этому времени греческий обряд был уже перетолкован на русский лад — осла (точнее, лошадь) стало вести не духовное, а светское лицо. Это соединение светского и церковного начал попытался, объяснить Б. А. Успенский. Известный исследователь связывает перемену в обряде с влиянием на него «Сказания о вене Константиновой», то есть дарственной грамоте, будто бы выданной императором Константином папе Сильвестру. В «Сказании» Константин венчает папу белым венцом и в знак почтения к его сану берет его коня под уздцы, повелевая делать то же самое своим преемникам. «Сказание» легло в основу «Повести о белом клобуке», широко распространенной в Новгородской земле. Ну а симпатии митрополита Макария к традициям новгородской церковной жизни хорошо известны[413].