Преторианец - Томас Гиффорд

— Монк, судя по вашим словам, Эдди Коллистер был Панглоссом?

— Эдди? Панглосс? Ох, дорогой вы мой…

— А что? Он знал о «Преторианце», он пытался продать сведения вам и вашим людям — но это не значит, что он еще раньше не продал их немцам. Он знал. Панглосс, по вашему же определению.

— О, нет, нет и нет! Эдди Коллистер не сумел бы найти немецкого агента даже по карте, полученной от самого Гитлера. Нет, бедняга Эдди не был Панглоссом.

Годвин вдруг понял, что задыхается. Нет, наверняка Монк ошибается. Монк не всеведущ. Ему вовсе не все известно. И с Коллистером он ошибся. Должен ошибаться. Должен. Иначе получается, что Годвин убил не того. Сказать этого он не мог и только радовался, что Монк продолжает болтать.

— Эдди Коллистер не был наци, и не симпатизировал нацистам, и не был ими обманут. Сердце его склонялось совсем в другую сторону. Сказать вам, кем был Эдди Коллистер?

Годвин кивнул. Живот у него свело, во рту было сухо. Слова не доходили до него. Что он наделал? Ради бога, что же он наделал?

— Он был коммунистом. — Монк с горечью рассмеялся. — Эдди был красный. По крайней мере, по мировоззрению. Но он не принадлежал к «массам». Он родился в богатой семье, учился в Кембридже. И остался на мели. Что ему было делать? Он бросился к коммунистам, к милейшему дядюшке Джо.

Годвин с трудом соображал:

— Но какой смысл продавать «Преторианца» русским?

Монк покачал головой, вынул из глаза монокль и принялся полировать его платочком. Годвин смочил рот виски.

— В самом деле, какой смысл? Зато, поскольку русские воду с трудом получают даже из водопроводного крана, а свет — в основном от свечи, поскольку они застряли более или менее на уровне начала девятнадцатого века, молодой Коллистер располагал кое-чем, на что у русских большой спрос, — наукой. Секретные разработки точилки для карандашей, тайны газонокосилки и тому подобное. Впрочем, наш мальчуган знал немножко больше того: он знал, чего добились в декабре американцы в Чикаго, и знал — как. И знал, насколько мы продвинулись в том же вопросе. Он выставил свои знания на продажу. Насколько мне известно, мы зашли не с того конца, но можете не сомневаться: иваны, пытающиеся в своих лабораториях усовершенствовать тележное колесо, об этом не подозревают.

— Вы хотите сказать, он был русским агентом?

— Вы плоховато разбираетесь в таких делах, старина. Он был отчаявшимся человеком, готовым на предательство ради денег, и личные склонности привели его к красным. Он был потенциальный предатель. Потому-то мы за ним и присматривали. Конечно, нам пришлось бы что-то предпринимать. Мы рассматривали два варианта. Самые грубые типы предлагали то, что предлагают всегда — цементные башмаки в устье Темзы, как сказал бы ваш мистер Эдуард Дж. Робинсон. Я со своей стороны всегда был сторонником мягких мер и считал, что хорошо охраняемая психиатрическая лечебница надежно выведет братца Коллистера со сцены… и в то же время разрешит его неотложные финансовые проблемы. Но вмешалась сама Судьба, Коллистера больше нет. Надо полагать, ничего плохого не случилось — если только он не успел все-таки встретиться с агентом, который, вместо того чтобы расплатиться, убил его. Но пока нет оснований для беспокойства, не так ли? Разберемся как-нибудь. Я, честно говоря, основательно сомневаюсь, что смерть Коллистера была просто несчастным случаем — слишком странно все сложилось, верно? Что он там делал, спрошу я вас?

— Где? — спросил Годвин.

— В какой-то глухой дыре. Впрочем, несущественно.

Он приложил к тонким губам костистый указательный палец.

— Так или иначе, с Коллистером покончено.

— А как насчет Панглосса?

— Я вам уже говорил… забудьте Панглосса. Он — не ваше дело.

Годвин остался наедине с сознанием, что убил не того человека. Он заново проигрывал ту последнюю сцену с Эдди Коллистером, снова слышал его рассказ о Ковентри, о том, как принималось решение не предупреждать жителей. И Монк был замешан. Разве он не так сказал? Да, да, наверняка так. Годвин жалел, что не заговорил об этом с Монком, но так рисковать было нельзя. Монк захотел бы узнать, откуда ему известна правда.

Он убил не того. Коллистер был виновен во многом, возможно даже в измене — если Монку можно доверять, — но умер он за то, чего не делал. Он не предавал «Преторианца».

Панглосс еще жив.

И Роджер Годвин еще не закончил начатого.

Роджер Годвин и Сцилла Худ вступили в брак в июне 1943-го. Хлоя и Дилис присутствовали при венчании.

Принятые обеты были отмечены замечательной вечеринкой, устроенной супругами Фантазиа. Здесь были все: журналисты и политики, театральные и киноактеры, и старые друзья, и деятели из Уайтхолла, и сценаристы, и драматурги, и режиссеры, и члены королевской семьи, и самый знаменитый джазмен Лондона, и… словом, вечеринка удалась.

Подарки, как и следовало ожидать от подобного общества, были выбраны непростые, и особенно выделялись среди них два.

Якоб Эпштейн преподнес бронзовый бюст Сциллы, немало поразивший гостей. Эротичность, сквозившая в бронзовом лице, и особенно в уголках изогнутых в улыбке губ, была почти непристойна — при полном портретном сходстве и общей благовидности скульптуры.

А Монк Вардан подарил огромные песочные часы — в три фута высотой, работы начала девятнадцатого века, едва ли не полуторавековой давности. Красивая вещь, несущая в себе груз времени и дух Варданов, для которых она и была изготовлена и в доме которых пребывала до сих пор. На карточке Монк написал:

Напоминание о том, что надо сполна радоваться каждому мигу, потому что Время не возвращается, но вечно истекает.

Чарльз Хью Максвелл Годвин родился 16 мая 1944 года в Лондоне.

Впервые взяв сына на руки и коснувшись щекой пушистой головки, Сцилла подняла глаза на мужа и сказала:

— Роджер, милый, надо подумать об Итоне. Ты же знаешь, мой отец учился в Итоне.

Годвин кивнул и поцеловал ее. Надо будет поговорить с Монком.

К осени 1944-го Годвин почти расстался с надеждой отыскать Панглосса. Он — символически — уже убил одного Панглосса, и кто другой пожалуй сказал бы, что дело сделано: отмщение состоялось. Откуда ему было знать, что Эдди Коллистер — не тот, кто ему нужен?

Прошло почти три года с провала «Преторианца», и Годвин подозревал, что иной на его месте сказал бы «черт с ним» и бросил поиски. Казалось, Макса Худа уже лет десять как нет в живых, но факт оставался фактом: человек, убивший его, был жив и здоров. Смириться с этим Годвин не мог. Он остро ощущал, что занял в мире место, принадлежавшее Максу Худу. Он был мужем Сциллы, он был теперь отцом Хлои, он обосновался как дома в кабинете Макса на Слоан-сквер. Предав Макса и заняв его место, он был морально обязан — так, во всяком случае, представлялось Годвину, впитавшему моральные устои штата Айова с молоком матери, — отомстить за него. Первая неудача только заставила его настойчивей стремиться к победе.