Ледобой. Круг - Азамат Козаев

Ясна покраснела, а верховный расхохотался и обнял Тычка.

– Эй, полегче, удушишь! – заблажил старик, потом егоза вдруг перекосило, и он взвыл: – Безродушка, миленький, убивают! На мою бабу зарится, через душегубство решил своего добиться!

Гюст не удержался на ногах – хохоча, рухнул с чурбака наземь. Безрод спросил Верну:

– Что там?

Стояла на крыльце, видела и слышала все.

– Тычок бабку Ясну к Стюженю ревнует. Дескать, оба ворожцы, вот и спелись, козни плетут, – сама рассмеялась, чисто и звонко. Дожила, забыла, как собственный смех звучит.

– На крыльцо хочу.

С готовностью скакнула к ложу, подставила шею. Сивый обнял Верну, сбросил ноги на пол.

– Не жалей, налегай сильнее, выдержу.

Безрод встал. Сама не поняла, как случилось, а только прижала к себе крепче крепкого – аж в груди полыхнуло – и поцеловала. Давно хотела, только смелости не хватало, а теперь напилась ясного утра допьяна, и снесло робость, будто весенним половодьем. Какое-то мгновение смотрела в стылые, бездонные глаза и сама едва не упала. Повело, голова закружилась. А глаза Безродовы – истинно провал, ровно глядишься в дымчатый лед и в глубине теряешься. Навстречу не прянул и не отстранился, только усмехнулся:

– Веди.

Спрятала глаза, улыбку скрыть не смогла. Будет дом на солнечной поляне, будет! Изба поднимется из толстенных бревен, конюшня для Теньки, Губчика, Востроуха и Уголька, хлевок для Тычковых коровенок, обязательно собака, лохматый кобель с черной пастью. Вышли на крыльцо, подвела Безрода к ступеньке, помогла осторожно опуститься. Сама влезла ступенькой выше, развела ноги, крепко обхватила Безрода коленями, прижала к себе. Наклонилась к самому уху, шепнула:

– Побыла дурой – хватит! Все у нас будет хорошо!

С тревогой ждала, что скажет. Усмехнулся. Крикнул Тычку, через двор, на крыльцо дружинной избы:

– Оклемался, жених?

Одно слово – крикнул. Не услышал бы Тычок, самой пришлось повторить.

– Оклемался, жених? – Верна крикнула во весь голос, радостно и звонко.

Балагур что-то ответил. Он, как и Сивый, докричаться не мог, повторила Ясна:

– Сам дурак!

Боги, боги, как же весело и смешно сделалось в это летнее утро!

А волосы отрастут, обязательно отрастут! Безрод еще намотает их на кулак!

– А ты Ясну спросил?

– Без сопливых скользко!

– Жениться удумал, старый?

– Сразу после тебя!

– Значит, скоро? – повторяя за Сивым, Верна замерла. Скоро?..

– Значит, скоро!

Не удержалась, наклонилась и смачно поцеловала Безрода в макушку. Обняла и уткнулась губами в шею. Хмыкнул…

В Сторожище отправились, едва только раненые смогли ходить. Съестным предусмотрительно запаслись как раз на такой случай, о чем особо предупредили Отваду: раньше урочного на остров и носа не казать, и окажется это весьма долго. Без ран в таком деле не обойтись. Накануне отъезда Ясна замесила тесто – будут к утру ароматные хлебы, станет чем задобрить Морского Хозяина. Верна помогала ворожее, и улыбка больше не сходила с пунцовых губ. Хоть раз в день тайком снимала покров и гладила голову. Отросли волосы? В конце концов старуха подловила ее и щелкнула пальцем по лбу.

– Никак не уймешься?

– Больно медленно растут. Может, травы какой попить?

– Я вот тебе дам траву! Делом займись! И перестань таскать покров с головы! Без того красивая!

– А вдруг…

– Дура! Чем боишься Безрода испугать? Пугал дурак ежа голым задом!

– Но…

– Я же сказала – красивая! И головочка у тебя круглая и ладная. Ты другого бойся.

– Чего?

– Выглядишь чудно, и как бы с непривычки Сивый… – Старуха заговорщицки оглянулась, наклонилась к самому уху Верны и зашептала.

– Да-а-а? – протянула та и густо покраснела.

– Ишь зарделась, – улыбнулась ворожея. – Дело молодое. Самой впору бежать на край света! И на меня, дряхлую, женишок сыскался! Что делать, как отбояриться – ума не приложу.

Обе рассмеялись.

Гюст перевязывал Тычка в дружинной избе, Стюжень – Безрода в бане.

– Как раны?

– Лед сошел, и ладно.

– Холод чувствуешь?

– Мне теперь без него никак, – осторожно пожал плечами. – Ледованов приемыш.

– Через годик последние клочья Потусторонья развеет теплый ветер, растопит солнце.

– Уеду.

Ворожец укоризненно поджал губы, легко покачал головой.

– Уедем. – Сивый поправился. – Два сапога пара, гусь да гагара.

– Да, нельзя вам долго среди людей. Не случилось бы непоправимого. А белый свет велик, не вдруг и обойдешь. Свози Верну к отчему берегу.

Кивнул. И туда тоже.

– Не спускай с нее глаз.

Промолчал. Будто надвое жизнь расчертило. Как понял? Дышится по-другому, смотрится, вздыбленная шерсть улеглась. Едва срезала Верна узел на волосах, с тем узлом будто другой распустился – внутри. Словно не дышал все это время, бился на пределе.

– Расскажи о том дне.

Ворожец не стал уточнять, Сивый и так понял.

– Пока силы были, держался. Потом ровно дно у бочки выбило – опустел враз. Биться от заката до рассвета тяжело. Не понимал, как такое возможно. Думал, сказки.

– А теперь?

Мотнул головой.

– Лучше бы сказкой осталось. Когда перед глазами потемнело и вокруг сгустился туман, повернулся туда, откуда холодом несло.

– А дальше?

Безрод вздохнул, поморщился. Неприятно вспоминать.

– Я нырнул туда первым, он – вторым. Пробыли всего ничего, а уже закат.

– В Потусторонье нет времени. И за силу платишь дорогой ценой.

– Сполна расплатился, – оглядел себя, похлопал по бокам.

– Отъешься, босота. – Стюжень щелкнул его по лбу. – Верна откормит. Вон, пылинки с тебя сдувает. О чем задумался?

– Ничто не случается просто так. – Безрод задрал голову, устремил взгляд в небо. – Всегда для чего-то. В Понизинку занесло – отогрелся подземным жаром. Убежал подальше от людей, пришел сюда, нашел мать.

– И дальше пойдете, – вздохнул Стюжень.

– Через месяц смогу держать нож, через два – меч.

– Главное, ешь.

– Ем…

– Ты это… – В утро отхода Гюст решительно встал на пороге бани и окинул Верну недовольным взглядом. – Бабские одежки сними пока. Переоденься в мужское. На граппре пойдем, а Улльга баб не любит.