Леонид Леонов - Захар Прилепин

— Александр Борисович, — сказал он Чаковскому, — вон стоит Брежнев. Идите к нему и скажите, что возглавляемое вами издание не может полностью напечатать доклад лауреата Ленинской премии Леонида Леонова.

Чаковский так и сделал.

«Я наблюдал, как он горячо что-то доказывал, — рассказывает Альберт Беляев. — Потом они пожали друг другу руки и сияющий Чаковский подлетел ко мне:

— Всё в порядке. Леонид Ильич дал добро печатать доклад полностью в „Литературке“. Сказал, что кое-кому из Политбюро что-то там не понравилось в докладе, но печатать нужно полностью, иначе нас не поймёт интеллигенция».

Поведение Брежнева мы конечно же можем успешно объяснить некоей демократичностью советского вождя и даже его уважением к Леонову… Но, думается, что тут имеет место та же история, что и в случае с Хрущёвым. Помните, как Хрущёв признался, что книг Леонова не читал? Вот так и Леонид Ильич их не читал, а доклад прослушал, заворожённый самой витиеватостью леоновской речи, в смыслы не вдаваясь, — если и был в состоянии их постичь. Брежнев в толк не мог взять, к чему такой переполох. «Что-то там не понравилось…» Мол, вечно этот въедливый Михаил Андреевич суетится на пустом месте.

Но Леонов, прожжённый литературный старожил, с его многолетним чутьём и цепким глазом, по одному суетливому передвижению властных и литературных чиновников сразу понял, в чём дело. Поймал Беляева за рукав:

— Что, мой доклад не хотят печатать?

— Нет, что вы… Всё в порядке… Сами видели, какой фурор он произвёл… Овация…

— А что же вы с Чаковским так суетились?

И, не дождавшись ответа, прибавил с откровенной злостью:

— Это мне ещё один урок: не лезь в общественные дела, не связывайся с политикой и политиканами. Они меня не знают и не понимают.

Леонов сознавал, что своим упрямством нажил себе сразу несколько недоброжелателей на самом верху: тут и Шауро, откровенно испугавшийся леоновского отказа делать доклад, и Косыгин с Кириленко и Сусловым, которые имели своё мнение по поводу леоновского выступления, но через их три сановные головы перешагнули и решили вопрос лично с Брежневым.

Нужно ли это всё было Леониду Максимовичу?

К тому же ему, как всякому человеку, был неизвестен собственный земной срок — и ой как не хотелось тратить последние годы жизни на эти нелепые препирательства, когда и так ясно, что ничего всерьёз изменить не получится. Та же, к примеру, лесная проблема могла послужить доказательством бессмысленности увещеваний власти предержащей: сколько сил было положено, а как творился беспредел то здесь, то там, так и творится по сей день.

«Не лучше ли достроить свою „Пирамиду“ в оставшиеся на счету дни?» — так мог думать Леонов.

В начале лета 1970 года он сделает жест, который до тех пор себе никто не позволял. Неожиданно он прислал в ЦК КПСС письмо с отказом выдвигаться кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР.

Люди готовы были за депутатство сложить голову и душу по ветру пустить — а тут такое…

Суслов, который ничего не забыл, сказал: «Не хочет — не надо».

Желающих занять депутатские места и так было достаточно.

В октябре 1970 года Леонов войдёт в состав Всесоюзного комитета по проведению юбилея Ф. М. Достоевского, но выступать с докладом ему уже не предложат. Ну его, этого упрямого старика, неизвестно, что от него ждать.

Свою литературную работу Леонов и Шолохов начали почти одновременно и некоторое время даже работали в одинаковом темпе.

Первая серьёзная публикация Леонова — в 1922 году, Шолохова — в 1924-м.

К 1932 году оба создали по пять томов произведений. Шолохов — «Донские рассказы» (которые, как и ранняя, малая проза Леонова, долго потом не переиздаются), три книги «Тихого Дона» и первый том «Поднятой целины». У Леонова свой том повестей и рассказов, «Барсуки», «Вор», «Соть», «Скутаревский».

Но «Барсуки» вышли на два года раньше первого тома «Тихого Дона», и в леоновском романе есть места, которые убеждают нас в том, что Шолохов тогда прочёл его очень внимательно.

Леонов, как и чуть позже Шолохов, делает главным героем не большевика, а мятущегося, сильного, страстного человека, которого то течение подхватывает, то он сам поперёк течения идёт, без видимого смысла, от одной душевной, неизбывной муки.

Созвучны любовные коллизии в «Барсуках» и «Тихом Доне». Леонов, а затем Шолохов без прикрас дают взаимоотношения меж мужчиной и женщиной, рождённых и живущих «на земле», в сельских местах, не важно, в деревне или на хуторе. Надо сказать, что до тех пор русская литература куда чаще обращала внимание на любовные трагедии в среде бар или мещанства.

Когда Леонов описывает, как Егор Брыкин бил изменившую ему жену Анну, он даёт замечательно точную психологическую ремарку: «…сидела в нём уверенность, что наложением рук на повинную голову как бы прощает он Анну и отпускает ей многие её грехи. Анна приняла побои молча, лежала так, словно не хотела видеть себя возле суетившегося чуть не до обморока мужа».

В этом леоновском абзаце уже заложен рисунок взаимоотношений Аксиньи и Степана Астахова. И в будто безучастной реакции Анны угадывается будущая, презирающая мужа Аксинья, и в поведении Брыкина, желающего вернуть свою женщину, после собственного зверского к ней отношения, видится Степан.

Описанная Леоновым «барсучья» жизнь людей, ушедших из-под новой власти и не пришедших ни к какой, тоже содержит прообраз будущих мытарств Григория Мелехова, например, его жизни на острове в банде Фомина.

Сравните саму атмосферу. Вот Леонов:

«Опять заступила место тишина, земляная, самая тихая.

— Эха, бычатинки бы, — вздохнул Петька Ад, сидевший с вытянутыми ногами на полу, и коротко зевнул. — Пострелять бы… долгоухого видал даве.

— Из пальца не выстрелишь… — осадил и этого Гарасим, — а патронов я тебе не дам.

Опять потекли минуты скучного, зевотного молчания».

А вот Шолохов:

«Фомин и его соратники каждый по-своему убивали время: хозяйственный Стерлядников, примостив поудобнее хромую ногу, с утра до ночи чинил одежду и обувь, тщательно чистил оружие; Капарин, которому не впрок пошли ночёвки на сырой земле, целыми днями лежал на солнце, укрывшись с головой полушубком, глухо покашливая; Фомин и Чумаков без устали играли в самодельные, вырезанные из бумаги карты; Григорий бродил по острову, подолгу просиживал возле воды. Они мало разговаривали между собой, — всё было давно переговорено, — и собирались вместе только во время еды да вечерами, ожидая, когда приедет брат Фомина. Скука одолевала их…»

Характерно, что и у Леонова, и у Шолохова со скуки окопавшиеся «повстанцы» начинают петь. Только у Шолохова от песни на минуту развеселятся и затем снова впадут в скуку, а у Леонова один из героев сразу скажет пытающемуся играть на гармони: «Брось ты… нехорошо у тебя выходит».