Сага о халруджи - Вера Александровна Петрук

Арлингу дыхнул ветер, который отличался от воздуха из окна, как вино из погребов Канцлера от вина, которое подавали в портовых питейных. Он кружил голову, норовя унести ее с плеч в небо. Подобно звездам, солнцу и луне, небо нельзя было потрогать или услышать. А значит, его существование вызывало сомнение.

Но страшнее всего был шум. Шум, который было трудно понять, и в котором было трудно разобраться. Тысяча звуков и отголосков врывались в уши одновременно, грозя свалить с ног. Регарди точно упал бы, если не вцепился бы в камзол Бардарона.

Первая прогулка была недолгой. Арлингу хотелось поскорее вернуться в комнату, где он чувствовал себя хозяином своего тела, а не полудохлой мухой, которая уже прилипла к паутине, но еще мечтала добраться до вазы с вареньем. Знакомые дорожки сада, где он вырос, превратились в ловушки из корней, камней и неровностей, которые подставляли ему подножки, вынуждая постоянно хвататься за руку Бардарона. И хотя отец настаивал на том, чтобы он гулял чаще, Арлинг появлялся в саду редко. Куда надежнее были стены комнаты. Три шага до стола, пять шагов до книжного шкафа, восемь до камина, четыре до женщины-тени, которая всегда сидела на одном месте — в углу на стуле и чем-то стучала. То ли зубами, то ли вязальными спицами.

Что стало легче, так это говорить. Вместо того чтобы смотреть по сторонам, у него появилось больше времени, чтобы обдумывать слова, которые раньше вылетали из него, как вода из горлышка лейки, рассеиваясь щедрым фонтаном повсюду, где только можно. Сейчас Арлинг говорил мало и медленно, так же, как и ел. Холгер заставлял его пользоваться вилкой, и он мог полчаса ковырять кусок отбивной, уже нарезанной для него поваром.

Однажды поднимаясь по лестнице после прогулки, Регарди услышал, как служанки на кухне обсуждали набежавшую тучу. Она загородила все небо, и теперь во всем доме стояла такая темнота, что не было видно вытянутой руки. Как, наверное, неуютно сейчас в комнате, подумал он тогда и попросил сиделку зажечь свечу. И только после того, как женщина-тень послушно чиркнула спичкой и зажгла настольную лампу, Арлинг вдруг понял, что ему это было больше не нужно. Свет и тьма остались в другом мире. Там, где жила Магда.

О Магде он думал всегда. Она растворилась в комнате, особняке, саду, во всей Согдиане — везде, где протекала его ослепшая жизнь. К себе она его не пускала, и он смирился, довольствуясь тем, что дарили воспоминания. Арлинг просыпался и засыпал с ее лицом перед невидящими глазами, просил совета, делился с ней страхами, сомнениями и надеждами, доверял самое сокровенное. Она стала его утешением и поводырем, его личным Амироном, которому он молился, — впервые в жизни Регарди поверил. Его вера была проста. Магда была светом, его прошлое — тьмой. Ему не вернуться назад, но и не сдвинуться вперед. Слепота была наказанием и испытанием. За его слабость. За поражение. За то, что они не вместе.

А вот о Даррене Арлинг не вспоминал. Пустота вокруг уже проникала внутрь него, вытесняя злость и обиду на бывшего друга. Монтеро превратился в кнут палача — разве можно злиться на орудие пытки? Разве что на руку, его держащую.

Как-то Холгер спросил, хочет ли он знать про Даррена. Арлинг сидел в кресле у камина, вертел в пальцах гипсовую статуэтку кобылы, у которой уже оторвал две ноги, и ни о чем не думал. Ему нравилось такое состояние, и он не любил, когда ему мешали.

— Он в армии? — раздражено спросил Регарди, пытаясь отковырять лошади хвост.

— Да, господин, — Холгер, как и все слуги, говорил с ним громко, стараясь, чтобы его было хорошо слышно. — Молодой Монтеро уже полгода как…

— Достаточно, — прервал его Арлинг и бросил статуэтку в огонь. Она никогда ему не нравилась, а сейчас и подавно злила.

— Никогда не говори мне про Монтеро, понял? — неожиданно для себя набросился он на старика. — Ни про Даррена, ни про его сестру! Мне наплевать, где они сейчас и чем занимаются. У них своя жизнь, у меня своя.

Холгер испуганно замолчал, но скоро вновь затараторил, решив, видимо, что обидел молодого господина:

— Конечно, господин, как прикажете. Я все понял. Никаких Монтеро.

По мере того как в Согдиану постепенно пробиралась осень, фантазия докторов кончалась, но зрение не возвращалось. В душу Арлинга стало закрадываться отчаяние.

Как-то ему не спалось, и он бесцельно бродил по комнате, отсчитывая шаги. Женщина-тень не мешала — то ли уснула, то ли погрузилась в вязание. В доме стояла тишина, которую тревожила лишь тяжелая поступь охраны во дворе, да легкое шуршание стрелок часов на камине. Впрочем, в доме происходило что-то еще. Прислушавшись, Арлинг определил, что звук шел из кабинета отца и был похож на приглушенную речь.

В коридор выходить не хотелось, но любопытство было сильнее. Двадцать шагов до большой вазы, — какой холодный у нее бок! — еще пять до угла, теперь прямо, вдоль стены, осторожно обойти картину и снова к спасительной стенке. На расстояние, которое он раньше преодолевал за минуту, сейчас ушло почти десять.

Добравшись, наконец, до отцовской комнаты, Арлинг приложил ухо к двери, надеясь, что никто из слуг за ним не подглядывал.

— Я пригласил вас в Согдарию не за этим, Хайнан, — гневно говорил Канцлер. — Мне и своих предсказателей хватает. Вы уже делали невозможное, так сделайте это еще раз. Чего вам не хватает? Денег? Смелости?

Собеседник Элджерона закряхтел, и Арлинг не сразу понял, что он смеялся. Он помнил этого Хайнана, лекаря из Арвакса. Его порошки были отвратительны на вкус, а пальцы всегда холодными и слишком шершавыми. Отец рассказывал, что он поставил на ноги сына местного барона, который повредил позвоночник и не двигался несколько лет. Как же теперь хотелось верить в сказки…

— Деньги? Их количество не повлияет на мое решение, Канцлер, — прошелестел доктор. — Я верну то, что вы заплатили. Все до последнего согдария. Вы можете согласиться на операцию, ваше право, но никто не даст вам гарантий, что она поможет. Поврежден зрительный нерв, потребуется вскрытие черепа, а после такого долго не живут. Хирургия спасает людей, но у вашего сына другой случай.

— Дом Света Амирона? — послышался резкий стук, и Арлинг предположил, что отец грохнул кулаком по столу. — Я никогда не отправлю его в эту слепую богадельню!

— Но она лучшая в мире, — возразил Хайнан. — Туда привозят слепых даже из Шибана. Те, которые могут себе это позволить, конечно, ведь содержание в ней обходится недешево. Поверьте, ему там будет лучше. В нашем мире слепым нет места. Здесь ваш сын всегда будет изгоем, простите