Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

Парад русского войска был назначен на два часа дня, но полковые брадобреи стали щелкать ножницами и взбивать мыльную пену, облагораживая лица «пехтуры» и казаков, едва забрезжил свет. Солдаты, ожидавшие своей очереди, дымили табаком, точили лясы. Вспоминали боевые эпизоды.

— А мы, значится, и шасть туда, украдучись. Ага. Турок часовой стоит, стоит и покачнётся.

— Засыпает?

— Ну.

— А вы чиво?

— Иван и хлопни его с потылья, по ушам.

— А он?

— Помёр от страха.

Офицеров брили денщики.

— Жаль, неимоверно жаль и стыдно чрезвычайно, что наша победа над Турцией, видевшаяся нам в сиянии подлинной славы, едва ли не ангельскими крыльями, на деле оказалась не столь уж и славной, и, честно говоря, какой-то каличной, пришибленной, безкрылой, — ужасался и негодовал в беседе с Верещагиным Михаил Дмитриевич Скобелев. Его голубые глаза сделались тёмными. — Косорылая вышла виктория. Могли войти в Стамбул и не вошли.

— Да, — согласился с ним художник, — такие моменты в истории не повторяются. Русский медведь, хотя и встал на задние лапы, но порвать цепь, на которой держала его Англия, так и не смог. Взревел от обиды, башкой мотнул и лапой стряхнул слёзы.

В течение дня великий князь не единожды посылал своего адъютанта полковника Орлова поторопить уполномоченных, не понимая важности момента.

Получив очередной ответ, что «дело движется и скоро завершится», главнокомандующий сел на коня и направился в поле за Сан-Стефано в некотором отдалении от войск, построенных фронтом к Стамбулу, в ожидании графа Игнатьева. Здесь же в коляске поджидала мужа Екатерина Леонидовна, не усидевшая в Киеве и нагрянувшая в Сан-Стефано. Сюрпризом. Во-первых, сильно соскучилась, а во-вторых, она хотела побывать в Буюк-Дере, посетить могилку Павлика. Два года назад, спешно уезжая из Царьграда, Николай Павлович и Екатерина Леонидовна дали себе слово, что при первой же возможности, они перевезут тело их первенца в Россию.

День был серенький, ветреный, но тёплый.

Ровно в пять часов тридцать минут к великому князю подъехал Игнатьев и, сняв фуражку, радостно сказал.

— Поздравляю ваше императорское высочество! Мир подписан.

Николай Николаевич расцеловал его, затем обнялся с Непокойчицким и поскакал к войскам. Объехав строй и поздоровавшись с войсками, он выехал на середину, где уже стоял походный аналой, священник и певчие, вызвал к себе офицеров. Выждав, когда все собрались, громко возвестил.

— Поздравляю вас, господа, и вас, молодцы-ребята, со славной победой и миром! Именем государя благодарю вас всех за доблестную службу, которую вы сослужили нашей матушке-России. Вы доказали, что если царь прикажет, вы невозможное сделаете! Спасибо вам, орлы! — Он снял фуражку и склонил голову до шеи своего коня. — Ура!

Солдаты вздели шапки на штыки.

Всех охватил восторг.

Стоя на фоне Стамбула, озарённого лучами заходящего солнца и окутанного лёгкой дымкой, войска пропели гимн «Боже, Царя храни», а после торжественного молебна произвели парад. С каким гордым сознанием своей несокрушимости проходили русские полки мимо своего главнокомандующего! Это надо было видеть.

Екатерина Леонидовна пересела в коляску Игнатьева и вместе с ним, рука в руке, смотрела и сопереживала. Князь Церетелев сказал ей, что Николай Павлович подписал мир, словно рюмку с локтя хлобыстнул, да по-гусарски, об пол! Она звонко рассмеялась: «Что-что, а это он умеет».

— Кажется, всё, — сказал Игнатьев, ни к кому не обращаясь лично, — расхлебали то, что не варили. Осталось ложку облизать.

Сам он радости особой не испытывал. Да и о какой радости могла бы идти речь, если он думал сшить сюртук, а получилась кацавейка. Всё было… кроме ключей от Стамбула и ощущения полной победы. Успех успеху рознь. Иной успех похож на поражение. Удушая инициативу, мы убиваем и военную удачу. А царь, что царь? Он, как в капкане слухов, наветов, интриг, злобных домыслов и ложных донесений. А со стороны, должно быть, кажется, что жизнь царя это фонтан эпикурейских наслаждений. Да и не боец он по натуре. Домосед. Не всякий может сунуть свой кулак под нос обидчику. Апостол Пётр трижды отрёкся от Христа, что уж говорить о государе императоре, отказавшемся от своей исторической миссии? А ведь крест и жезл Константина Великого, венец и скипетр его империи завещаны Руси веками, даны с младых её ногтей. Все упования апостолов, учеников Христовых, все их надежды и чаяния, она впитала с запахом мирра и ладана, с верой святых отцов, молитвенников, страстотерпцев, аскетов и великомучеников. Наследный путь Руси один: путь из варягов в греки, вослед за Олегом, прибывшим к воротам Царьграда свой щит. Не в этом ли судьба России, как настоящей, так и будущей? Царьград, Константинополь… православный крест на куполе Святой Софии — это наша вековечная мечта. Мысли мелькали, ускользали, исчезали, то дополняя, то противореча друг другу, сталкивались и разлетались, как две журавлиные стаи в ясном ли, пасмурном небе; накатывали, будто волны на сан-стефанский берег, перемывали блёсткую от солнечного света гальку, отмечали белой пеной влажный след.

Парад закончился, когда совсем стемнело.

Затем был праздничный обед с шампанским и обилием здравиц. Пили за государя, били фужеры во славу победы и превозносили поэтические тосты в честь графини Игнатьевой, по-прежнему блиставшей красотой.

Через четыре час десять минут — удивительно быстро! — пришёл ответ государя.

«Благодарю Бога за заключение мира. Спасибо от души тебе и всем нашим молодцам за достигнутый славный результат. Лишь бы европейская конференция не испортила того, что мы достигли нашей кровью. Александр».

— Черногория отныне признаётся независимой. Сербия — независимой. Румыния — независимой, — с воодушевлением перечислял Николай Павлович жене статьи подписанного им трактата.

— А твоя любимая Болгария? — поинтересовалась Екатерина Леонидовна, рассматривая расписные потолки двухэтажного особняка, в котором жил Николай Павлович, перебравшись в Сан-Стефано.

— Болгария признаётся вассальным княжеством, но турецких войск в Болгарии не будет — ответил на её вопрос Игнатьев. — Армения, по договору, тоже получила автономию. Обмен пленных должен быть произведён в течение шести месяцев со дня ратификации договора.

— А какую сумму записали в контрибуцию?

— Один миллиард четыреста десять миллионов рублей, — пояснил Николай Павлович и, не без гордости за сделанное им доброе дело, сказал, что русские монахи и паломники в Святой земле уравниваются в правах со всеми прочими, а наши монастыри на Афоне — с греческими.

— Ты молодец! Ведь это просто замечательно, — воскликнула Екатерина Леонидовна и обвила его шею руками. Они снова были вместе.

Отправив телеграммы своим коллегам, Игнатьев послал дружественные телеграммы своим старым знакомым по дипломатической работе, известив их о заключении мирного договора и предупредив князя Рейса, графа Зичи и графа Корти о возможном скором свидании в Пере. Николай Павлович был убеждён, что ему придётся вернуться из Петербурга в Константинополь, чтобы следить за ходом исполнения мирного договора. Этого требовали интересы дела. Получив ответные телеграммы, выдержанные в самом любезном тоне от германского, австрийского и итальянского послов, он обрадовался возобновлению непосредственных отношений с дипломатическим корпусом Константинополя. Вместе с тем он потребовал от Порты немедленного освобождения и возвращения в турецкую столицу всех сосланных и заключённых христиан, всех болгар, преследовавшихся по политическим причинам перед войной и во время войны. Списки этих несчастных были доставлены ему болгарскими уполномоченными. Добился Игнатьев и освобождения престарелого экзарха Анфима, находившегося в заключении в Ангоре, куда его сослали после того, как он отказался по настоянию турецкого правительства поднять болгар на борьбу против России.