Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Кай Берд

Когда Оппенгеймер явился в зал заседаний сената, он уже знал о позиции Стросса. Роберт не разделял ее и четко дал понять, что считает такое отношение глупостью. «Никто не заставит меня отрицать, — заявил Оппенгеймер, — что изотопы могут использоваться в производстве атомной энергии. Лопата тоже может. И бутылка пива может». В аудитории послышались смешки. В зале в тот день оказался молодой репортер Филип Стерн. Стерн понятия не имел, в кого целил ученый, однако сразу понял, что «Оппенгеймер кого-то поднимал на смех».

Зато Джо Вольпе прекрасно знал, кого поднимал на смех Оппенгеймер. Сидя рядом со Льюисом Строссом, он покосился на соседа и не удивился, когда лицо члена КАЭ побагровело, как свекла. Следующая фраза Оппенгеймера вызвала еще больше смеха: «Согласно моей собственной оценке важности изотопов, они занимают на этой шкале место где-то посредине между электронными приборами и витаминами».

После заседания Оппенгеймер непринужденно спросил Вольпе: «Ну как я выступил?» Юрист озабоченно ответил: «Чересчур хорошо, Роберт. Чересчур». Возможно, Оппенгеймер не намеревался унизить Стросса из-за пустячного, как он считал, разногласия. Увы, снисходительный тон нередко прорывался наружу в поведении Оппи. «Нередко» не то слово, как сказали бы многие друзья. Такой тон был частью его преподавательского стиля. «Роберт умел заставить взрослого человека почувствовать себя нашкодившим школяром, — говорил один из его друзей, — а гиганта — букашкой». Однако Стросс не был учеником Роберта. Он был влиятельным, обидчивым и мстительным человеком, не прощающим оскорблений. В тот день он покинул зал заседаний в лютом гневе. «Я хорошо помню ужасное выражение на лице Льюиса, — через много лет рассказывал другой член КАЭ Гордон Дин. — Столько ненависти редко увидишь на чьем-то лице».

Отношения между Оппенгеймером и Строссом постепенно ухудшались с начала 1948 года, когда Оппи дал понять, что не допустит вмешательства в свои директорские полномочия. До памятного заседания они не раз вступали в разногласия по другим связанным с КАЭ вопросам. Теперь же Оппенгеймер приобрел опасного врага, имевшего власть и влиятельность во всех сферах профессиональной жизни.

После коллизии на заседании Объединенной комиссии один из попечителей Института перспективных исследований, доктор Джон Ф. Фултон, заявил, что ожидает от Стросса подачи заявления на выход из совета попечителей. «Мне кажется, Роберт Оппенгеймер никогда не будет чувствовать себя уютно на посту директора Института перспективных исследований, — писал Фултон другому попечителю, — пока в совете попечителей продолжает находиться мистер Стросс». Однако у Стросса имелись союзники, которые помогли ему избраться на пост председателя совета попечителей института, и он сразу дал понять, что не собирается уходить лишь потому, что имел «наглость… не согласиться с доктором Оппенгеймером по научному вопросу». Стросс был зол и вынашивал злобу, пока не свел счеты.

На следующий день, 14 июня 1949 года, свидетелем на слушании КРАД выступил Фрэнк Оппенгеймер. За два года до этого в интервью репортеру газеты он отрицал, что когда-либо состоял в Коммунистической партии. Он не собирался делать из своего членства в партии тайны, но однажды поздно вечером ему позвонил репортер «Вашингтон таймс-геральд» и объяснил, что утром в газете выйдет некая статья. Зачитав по телефону ее содержание, репортер спросил, что о ней думает Фрэнк. «Статья содержала много всякого рода лживых утверждений, — рассказал Фрэнк. — Информация о моем членстве в партии накануне войны была единственной правдой. Они попросили меня высказаться, и я заявил, поступив совершенно глупо, что вся статья — ложь от начала до конца. Мне не надо было вообще ничего говорить». Когда статью опубликовали, власти Университета Миннесоты потребовали от Фрэнка дать письменное опровержение. Опасаясь потерять работу, Фрэнк с помощью юриста составил заявление, в котором поклялся, что никогда не состоял в Коммунистической партии.

Но теперь, поговорив с Джеки, Фрэнк решил рассказать правду. Утром на слушании он показал, что они с Джеки были членами Компартии три с половиной года с начала 1937-го до конца 1940-го или начала 1941 года. Он признал, что носил в это время партийный позывной Фрэнк Фолсом. По рекомендации адвоката Клиффорда Дурра Фрэнк отказался давать показания о чужих политических взглядах. «Я не могу говорить о моих друзьях», — заявил он. Юрист КРАД и конгрессмены по очереди давили на Фрэнка, требуя назвать имена. В ответ на многократные просьбы бывшего агента ФБР, конгрессмена Вельде назвать причину, по которой он отказывался отвечать на вопросы комиссии, Фрэнк заявил, что не станет говорить о политических связях друзей, «потому что люди, с которыми я встречался по жизни, имели достойный образ мыслей и действовали из лучших побуждений. Мне не известен ни один случай, когда они замышляли, обсуждали или говорили что-либо противоречащее целям конституции и законам Соединенных Штатов Америки». В отличие от брата Фрэнк не сдал позиции и не назвал ни одного имени.

Слушание произвело на Фрэнка и Джеки впечатление сюрреалистического спектакля. Джеки пылала праведным гневом. Сидя в приемной комиссии палаты представителей в ожидании своей очереди давать показания, она посмотрела в окно и поразилась контрасту между мраморными зданиями на Капитолийском холме, окруженными ухоженными лужайками, и рядами ветхих лачуг, в которых обитало негритянское население. Рядом играли босые, оборванные дети. «Все они страдали от рахита и недоедания. Игрушками им служила всякая дрянь, подобранная на улице. Я сидела, читала, прислушивалась и смотрела в окно, то задаваясь вопросом, что со мной сделает комиссия, то все больше кипя от гнева, что какой-то тип смеет подозревать меня в антиамериканской деятельности».

Позже Фрэнк заявил репортерам, что вступил в партию в 1937 году «в поисках решения проблем безработицы и нужды в самой богатой и производительной стране мира».

Оба, растеряв иллюзии, покинули партийные ряды в 1940 году. Фрэнк заявил, что ничего не знал о шпионаже в Лос-Аламосе или радиационной лаборатории Беркли: «Я не слышал ни о какой коммунистической деятельности, меня никто не просил передавать информацию, и я никому ее не передавал. Я трудился с полной отдачей сил и считаю, что внес ценный вклад». Не прошло и часа, как репортеры сообщили Фрэнку, что Университет Миннесоты принял решение о его увольнении с должности доцента кафедры физики. Два года назад он сказал неправду, и этого в глазах университетского руководства было достаточно, чтобы отстранить его от преподавательской работы. Фрэнк всего три месяца недотянул до пожизненного контракта. После встречи с ректором университета, однако, стало ясно, что надеяться не на что. Он покинул кабинет ректора в слезах.

Фрэнк был убит горем. Всю тяжесть случившегося он осознал, лишь