Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

«О, Боже! где я? Как попасть мне домой?» – воскликнула она, окруженная со всех сторон безмолвием и мраком.

Что могло быть с ними на мельнице? Ведь ее как-то раз совсем смыло. Они, может быть, теперь в опасности, на краю погибели – ее мать и ее брат, одни, лишенные посторонней помощи.

При этой мысли ее так и рвало к ним на встречу; она видела эти дорогие для нее черты и ей казалось, что они напрягают свои взоры, ища спасение в окружавшем мраке и не находя его.

Теперь она плыла по гладкой водной равнине, может быть, где-нибудь по залитым полям. Теперь никакая опасность не угрожала ей и не отвлекала ее мыслей от старого дома. Она напрягала глаза, стараясь проникнуть взором сквозь мрачную завесу и поймать какой-нибудь признак, который бы дал ей понятие о местности и направлении, в котором находилась точка, к которой стремилась она всеми своими чувствами.

О, как приветливо было для ней это расширение водной равнины! На горизонте стало несколько проясниваться; в дали под мрачною, зеркальною поверхностью начали выясняться какие-то темные предметы. Да, она была в поле: то была верхушка придорожных дерев. В которой же стороне лежала река? За нею чернела линия дерев; перед нею ничего не было видно, следовательно река была впереди. Она схватила весло и принялась гресть с энергиею проснувшейся надежды. Заря начинала заниматься, и она могла видеть, как несчастный скот, немой от ужаса, толпился на холме, еще незатопленном водою. Она продолжала гресть вперед; мокрое платье льнуло к ней; волосы, с которых вода так и струилась, развевались по воздуху; но она ничего не замечала, ничего не чувствовала; она ощущала в себе только необыкновенную силу, одушевлявшую могучими побуждениями. Вместе с сознанием опасности, которой подвергались дорогие ей существа, и возможности их спасение, присоединилась еще неясная мечта о примирении с братом. Какая вражда, какая грубость, какая недоверчивость могла существовать в присутствии такого бедствия, когда все искусственное исчезает в нас и мы остаемся в первобытных отношениях между собою? Магги смутно чувствовала это в сильной, возникшей в ней любви к брату, любви, которая изгладила из ее памяти все воспоминание недавней жестокой обиды и недоразумений, и сохранила только глубоко залегшие, неизгладимые воспоминание об их прежнем согласии.

Но вот вдали показалась черная масса и около нее Магги могла разобрать течение реки. Эта черная масса должна быть – да, это был Сент-Оггс. О! теперь она узнала куда обратиться, чтоб увидеть знакомые деревья, серые ивы и желтевшие каштаны, и над всеми ними старую крышу. Но еще нельзя было разобрать ни цвета; ни формы: все было неясно, туманно. Силы и энергия ее, казалось, все более и более возрастали, как будто вся ее жизнь состояла из огромного запаса сил, которые должны были растратиться в течение одного часа, так как в будущем в них не предвиделось нужды.

Ей необходимо постараться попасть в течение Флоса, иначе она не будет в состоянии перебраться через Риппель и не достигнет дома. Эта мысль возникла в ее голове, когда она начала все живее и живее представлять себе местоположение, окружавшее дом.

Но в таком случае ее может снести очень далеко и она не будет в состоянии выбраться из течения. Теперь в первый раз ей представилась мысль об опасности; но делать было нечего; выбора не было, медлить было некогда и она направила лодку в самую средину течение. Быстро понесло ее без всяких усилий с ее стороны; яснее и яснее стали обозначаться, при первом свете зари, предметы, которые она знала, были хорошо знакомы ей деревья и крыши. Вот она уже была недалеко от мутного потока, который, верно, не что иное, как странно изменившийся Риппель.

«Боже милостивый!» Вот прямо к ней неслась какая-то плавучая масса; она могла обрушиться на лодку и причинить ей преждевременную погибель. И что это могла быть за масса?

Еще в первый раз, сердце Магги забилось от ужаса. Она сидела беспомощная, смутно сознавая, что ее продолжало нести течением, ожидая только рокового удара. Но ужас миновал, устье Риппеля уже было позади; затем, ей следовало употребить все свое искусство, все свои силы, чтоб вывести лодку из течение. Она увидела, что мост был разорен; где-то, совсем в стороне, виднелись мачты корабля. Но ни одной лодки не было видно на реке: все, которые успели захватить, разъезжали, вероятно, по затопленным улицам.

С новою решимостью, взялась Магги за весло и принялась гресть; но наступивший уже отлив придавал еще более быстроты течению, и ее снесло далеко за мост. Она могла слышать крики из окон, выходивших на реку: казалось, что все ее звали. Не раньше Тофтона, успела она совершенно выбраться из течения. Тогда, бросив взор, полный сожаление на дом дяди Дина, лежавший ниже по течению, она принялась всей своею силою гресть обратно к мельнице. Становилось все светлее и светлее, так что, достигнув дорнкотских полей, она уже могла различать оттенки дерев, могла видеть старые сосны, вдали направо, и домашние каштаны. О! как глубоко они были в воде, глубже, чем деревья по сию сторону, холма. А крышка мельницы, где ж она? а эти обломки, мчавшиеся: по Риппелю, что значили они? Но это не был дом, он был цел, затоплен до второго этажа, но все же тверд и невредим, или, быть может, он обрушился со стороны, обращенной к мельнице?

С невыразимою радостью, что она наконец достигла дома, радостью, которая заглушала все тревоги, приблизилась Магги к фасаду дома. Сначала все было безмолвно, нигде не было видно движение. Лодка ее была в уровень с окнами второго этажа. Она крикнула громким, пронзительным голосом:

– Том, где ты? Матушка, где ты? Я, ваша Магги, здесь!

Вскоре, в слуховом окне она услышала голос Тома.

– Кто тут? Привали лодку!

– Это я, Том, я, Магги. Где ж, матушка?

– Ее здесь нет, она отправилась в Гарум третьего дня. Я сойду вниз, к окнам.

– Ты одна здесь, Магги? – сказал Том, пораженный удивлением и отворяя среднее окно, находившееся как раз в уровень, с лодкою.

– Да, Том. Бог меня хранил и привел к тебе. Влезай же скорее. Нет ли еще кого?

– Нет, – сказал Том, вступая в лодку – Я боюсь что наш человек утонул; его увлекло, верно, потоком Риппеля, когда часть мельницы обрушилась; я несколько раз звал его, но ответа нет. Дай мне весла, Магги!

Только когда уже Том отчалил и они очутились среди обширного, водного пространства, лицом к лицу с Магги, только тогда полное значение случившегося представилось его уму. Это сознание так осилило его, оно явилось ему таким внезапным откровением глубины жизни, скрывавшейся от его проницательности, в непогрешимости которой он был убежден, что он не был в состоянии сделать ни одного вопроса. Они молча смотрели друг на друга, Магги – истомленная, измученная, но с напряженною жизнью в глазах, Том – бледный и с выражением унижение и удивление, смешанного со страхом. Мысль сменялась мыслью, но уста молчали; и хотя он не был в состоянии сделать вопроса, однако, он отгадал повесть неимоверных, почти чудесных, небом покровительствуемых усилий. Наконец прозрачная мгла омрачила его взоры, а уста нашли слово, которое могли произнести: то было давно забытое детское «Магги».