План D накануне - Ноам Веневетинов

такая же жертва республиканского шуцбунда и его иностранных аналогов, оказавшийся здесь не из верности фюреру, тем временем уже бросавшему зигу вместе с духовенством — какой-то мистический вождизм, когда собираются подметать новый Берлин фасцией, бордово-зелёная рука из марширующих схем в шинелях что-то сжимает двумя пальцами, будучи изначально громаднее Сицилии и мыска башмака, да все уже согласны на легитимность политического насилия, только бы не это неудобство: в ком и не чаешь разглядеть синдикалиста, берёт и декларирует опору на широкие слои, не относящиеся к правящим классам, возможно и участие высших этатизмических фаланг, в иное своё настроение проникавшихся гуманизмом и желавших некоторым людям добра, трактуя его себе как вид модернизма, мол, лучшее для них — это подчиняться новому авторитету как авторитету ушедшему, так вот, такие силы могли и подстроить появление в германских концентрационных лагерях, ещё со времён Намибии, людей, пусть и тайно, но старавшихся сделать жизнь отдельных заключённых легче и уж точно не имевших намерений ухудшать обстоятельства никого, кто оказался в их власти, и подменять личный дневник на «Мою борьбу», пока те на работах.

А она не чужда некоторой внутренней утончённости, думал он, стоя между больницей и стерилизатором, ожидая коллегу, — потому что, желай она всего лишь воздаяния похоти, обратилась бы к любому из надзирателей, это не поощрялось руководством, но было понятно, почти всякий из них с радостью выеб бы её, чтоб заняться хоть чем-то приличным, отводя голову назад за волосы, разнося бёдра о мраморный цоколь, всё исключительно молча. Задумчивого, застенчивого и молчаливого Анатолия она решила растормошить, познать, овладеть, для чего явилась как-то вечером в конце года с двумя бутылками водки, припрятанными в полевой сумке, с подведёнными бровями и красными губами, какими и произносила всё то роковое по службе, мантры чисто министерского, выеденного с бумаг заговора, тогда ещё из людей не начали изготовлять портсигары и сумочки, а не то бы прихватила и что-то из них, у него отдельная комната с хорами, маленькая, большую часть занимал полупустой шкаф с книгами и механизмами, которые он то и дело разбирал, подносил друг к другу детали и долго сличал, и лакированный стол без ящиков и с тонкой столешницей, она сразу оценила его ширину, но и хрупкость и, не желая отбить себе затылок о подоконник, обратила внимание на ложе, пусть и узкое, но точно с пропечатанным Adler [264] где-то там на исподи, состоялся очень сухой разговор на лихтенштейнском, поскольку он либо не понимал, либо не желал понимать никакие намёки и хоть сколько-нибудь раскрываться, не говоря уже о поддержании и действий в свою очередь, совместного вечера не вышло, но он тогда заинтриговал её ещё больше и ещё больше распалил, она же пока вызывала у него только досаду, перетекающую в ирритацию. Украдкой наблюдал в окно, как она решительно удаляется, а потом осматривал комнату, не вполне веря, что он здесь.

Как они, пока что, подтянуты, следят за всем зорко, не просто попав под зловещее влияние, но уже умея длить во времени войны задания, фиксируя результат и по ходу его иногда представляя, это бараки, гнутые развязки, газоны в запретной зоне, такие сложные и требующие обсуждения объекты, как das Krematorium, der Bunker, die Krankenstation [265], das Kommandantenbüru [266], die Werkhalle [267] и die Gas-kammer [268], потом пленила конфигурация всех запущенных в эксплуатацию служб, вытягивавших одна другую, эстампы смерти, равномерно проставленные на территориях рейха, однопалубные, двухпалубные и трёхпалубные, вокруг каждого заданные квадраты свободного пространства, из самолёта не видно рельс и автобанов, а беспрестанное полосатое троганье есть обновляемый ливрезон, коему предназначено никогда не собраться, глядя на поры подъёма лагеря, он разбирал психоредукторы и штудировал книги по медицине, в это же время Кёгель обдумывал свою концепцию «Vernichtung durch Arbeit [269]», как-то утром они столкнулись, он не узнал и прошёл мимо, а ему вообще никуда не было нужно, движение в горизонтальной плоскости от Балтики до Украины и до раструба ботфорта не имели, по его мнению, никакого смысла. К концу лета 1940-го лагерь напоминал наплывающие друг на друга и расходящиеся кровавые льдины, на которых ихор никак не убавлял им холодности, ветра гнали ропаки с разных сторон, пролетая над территорией, они вбирали в себя редкие крики ужаса и смертельной усталости, становясь от них ещё гуще и имея больший противовес неповоротливости льда, провоцирующий аварии, чьи жертвы оказывались однобоки, стёрты — их личные вещи в бочках, раз в неделю те опорожняли в подножия холмов, по виду их можно было предположить некий автомат, по образу и подобию, собравшийся ради спасения, можно, но это нескончаемое отстранение, спиной вперёд, потенция развернуться и побежать непредставима, айсберги, кажется, преимущественно ночью, смыкали плоскости и давили тех, кто попадал между, кроша кирпич и впитывая соки, потом выводя по мере необходимости, пополняя мировой фонд искусственно загрязнённой воды. За завтраком, отодвинув омлет и с тоской глядя на изначально холодный кофе, он включился, попытался вникнуть в беседу и неожиданно узнал, что Теодор влюблён в Гермину, похоже, что тем болезненным чувством, без оглядки на разум, зачастую и без надежды на взаимность, он даже не предпринимал попыток просто поговорить с ней, перешагнуть обыкновенную черту периодических приветствий, при этом Анатолий решительно не понимал, что тот мог найти в надзирательнице.

Душной августовской ночью она посетила его, сидела на стуле и покачивала ногой в сапоге, на ней была странная клетчатая юбка, вязаный жилет и блузка с воротником; сказал, что не мастак в таких делах, но, по его мнению, им уже пора, она поняла, что добилась своего, и растягивала момент триумфа, потом занимались любовью, потом она немедленно пожелала, чтобы он, как и положено мужчине, занял главенство в их связи, будет тебе, блядь, связь, думал А., объясняя, что хочет её сфотографировать, что он не чужд сантиментам, потом не особенно просветил на счёт всего случившегося, наскоро сляпал историю, мол, она принесла ему genähte Hose [270]; неправдоподобно, ни о чём таком он никогда не думал её просить, а она и не думала ничего такого предлагать, да он и не рвал никогда свои брюки, перемещаясь везде с невольной осторожностью, потому что, кроме как под ноги, смотреть никуда не мог.

Там, за стеной, СССР начал войну с Финляндией, она ещё с 17-го года засеяла благодатную почву Южной Карелии спящими сепаратистами, именно там и взметнулись первые снежные вихри, на Выборг легла мгла эскимосских свершений сходного рода, из выдолбленной в вечной мерзлоте землянки красноармейцы спешили на партсобрание