Две королевы - Джон Гай

Реакция Сесила была мгновенной, а его логика, как всегда, безжалостной. Теперь протестанты были лоялистами, а католики — предателями. По его мнению, католики соглашались с папой, что Елизавету следует сместить. В апреле 1571 г. был созван парламент, и Сесил предложил ввести для членов парламента такую клятву, чтобы ее не смогли принести католики. Затем он составил правительственный билль, исключающий из числа престолонаследников любого — а главное, Марию, — кто при жизни Елизаветы предъявит свои претензии на трон или узурпирует королевские символы. При обсуждении этого законопроекта он все время напоминал парламенту, что геральдические символы Марии во время ее пребывания во Франции включали герб Англии, а ее герольды кричали «Дорогу королеве Англии!», когда она шла в часовню.

В 1571 г. Сесил и Уолсингем внимательно следили за «Английским предприятием». В попытке усыпить бдительность заговорщиков Норфолка отпустили из Тауэра под честное слово. Корреспонденцию Марии просматривали еще тщательнее, и в апреле Уолсингем — временно назначенный на должность французского посла в Париже, поскольку центр заговора находился там — с подозрительной легкостью получил копию шифра, который Ридольфи предоставил заговорщикам. Никаких усилий по разгадыванию кода не потребовалось — решение преподнесли Уолсингему на блюдечке.

4 августа Филипп отправил Альбе подробные инструкции. План состоял в том, чтобы захватить Елизавету на последнем этапе ее летнего путешествия в Хартфордшир и Эссекс. Это спровоцирует общее восстание английских католиков, которые освободят Марию и выдадут ее за Норфолка. Затем Альба из Нидерландов направит испанский флот с шеститысячным ударным отрядом, чтобы захватить страну. Мария и Норфолк взойдут на трон. Чтобы возместить расходы на экспедицию, Филипп II посылал 20 000 дукатов для пополнения казны Альбы.

О плане стало известно после того, как кто-то из советников Филиппа раскрыл его одному из купцов, занимавшихся англо-испанской торговлей, — тот был еще одним двойным агентом Уолсингема. Купец сразу же вернулся в Англию. По прибытии, 4 сентября, его направили к Сесилу. На следующий день Сесил выдал ордер на арест Норфолка, которого снова поместили в Тауэр. Он также написал графу Шрусбери, тюремщику Марии. На письме стояла надпись: «Отправлено из королевского двора 5 сентября 1571 в 9 [часов] вечера». Ни один документ елизаветинской эпохи не имел приоритет выше, чем этот. Он был помечен: «Спешно, весьма спешно, спешно, жизненно важно».

Письмо предупреждало Шрусбери о заговоре и о реакции Елизаветы. Королева знает, писал Сесил, что Мария планирует побег и что она собирается в Испанию, а не во Францию или в Шотландию. Она знает, что Мария предложила женить своего сына, Якова VI, на одной из дочерей Филиппа и Елизаветы Валуа, недавно умершей подруги детства Марии, которую она знала как «Исабель» и которую горько оплакивала. Но это, отмечал Сесил, не оскорбило Елизавету. Мария была пленницей. Все это не более чем «средства к ее освобождению». Гнев вызывает факт — и Елизавета это «отчетливо понимает», — что все это «усилия и средства, чтобы поднять новый мятеж в нашем королевстве и призвать на помощь короля Испании». Во всех этих фактах, приходил к выводу Сесил, Елизавета «вполне уверена, и еще во многом».

Он сильно преувеличивал. Его информация о плане вторжения испанцев исходила от двойного агента Уолсингема и не была подкреплена никакими документами. Впоследствии он заявлял, что у него есть признания Норфолка и епископа Росса, поврежденное письмо папы, адресованное Марии, и ее зашифрованное письмо Норфолку, найденное под ковриком в доме герцога и содержащее «пространные рассуждения о делах государства, обычно недоступные женскому уму». Но не было доказательств, что Мария одобрила план по свержению и убийству Елизаветы. Самое компрометирующее из перехваченных писем Марии было написано за несколько месяцев до Северного восстания и не содержало того, что требовалось Сесилу.

Письмо дошло до нас в виде копии расшифрованного оригинала. Рассуждения Марии в нем общие и иносказательные. Она благодарила своих неназванных сторонников за «стремление расширить нашу свободу, за наше возвращение на законный престол, за прекращение каждодневных печалей, за подавление наших мятежных и недостойных врагов, за обуздание ярости заблуждающихся тиранов, за распространение слова Божьего, за освобождение и облегчение участи христиан».

В письме не упоминались ни Испания, ни Елизавета. «Антихрист», о котором шла речь, тоже мог пониматься буквально. Мария открыто не призывала к покушению на жизнь кузины, не просила помощи у Филиппа II или папы. «Угодные богу» деяния были всего лишь промыслом Божьим, которому не может сопротивляться никто из живущих. А «действовать во имя Бога» — это не призыв к убийству или вторжению. Разумеется, намек Марии совершенно ясен. Но подобные свидетельства не примут судьи, даже если предположить, что обвинения против Марии, не англичанки и не подданной Елизаветы, будет рассматривать английский суд.

У Сесила не хватало доказательств, чтобы отдать Марию под суд. Требовались более убедительные признания, и Шрусбери получил приказ допросить ее и «испытать ее терпение и таким образом спровоцировать ее на какой-либо ответ». Но таким способом ее невозможно было заманить в ловушку. Она могла быть импульсивной и наивной, но не глупой. В отношениях с Ридольфи Мария буквально следовала совету своего дяди, кардинала Лотарингского: «Осторожность во всем».

Не имея возможности отдать Марию под суд, Сесил мог изолировать ее в дипломатическом плане. Он отправил своего друга и члена Тайного совета, сэра Томаса Смита, к Екатерине Медичи, чтобы тот преувеличил испанскую угрозу в Европе и убедил Екатерину продолжить курс Франции, не поддерживавшей Марию. Это стало началом англо-французского соглашения, которое продлится целое десятилетие. Добрые отношения пережили даже резню после Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 г.), когда за три недели в Париже были убиты три тысячи гугенотов, а в провинциях Франции — еще десять тысяч. Резня вызвала панику в Англии. Епископ Лондона посоветовал Сесилу «незамедлительно отрубить голову шотландской королеве». Сесил был бы не прочь последовать этому совету. Он лично встретился с Марией, когда посещал ее в Чатсуорте в октябре 1570 г. в попытке противостоять ее требованиям вернуться в Шотландию. Она расплакалась, и их разговоры окончились ничем. К сожалению, у нас не осталось свидетельств, какое впечатление они произвели друг на друга. Но на Сесила не действовали женские слезы. Он был склонен к «глупой жалости» и угрызениям совести в отношениях с Марией не больше, чем Паулет. Вслед за Ноксом он уже сравнивал ее с Аталией, библейским персонажем, ставшим символом цареубийства[102]. Перед поездкой в Чатсуорт Сесил получил совет Нокса, что если он «не ударит в корень, то ветви, кажущиеся сломанными, снова пустят ростки, причем еще сильнее прежнего». Чтобы усилить действие своих слов, Нокс сообщил давнему союзнику, что написал это письмо, «стоя одной ногой в могиле».