Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

Кетчум держал путь к аккуратному трейлерному парку «Опилочная аллея», где находилось жилище Пам Нормы Шесть. Правда, оно давно уже не имело колес и стояло на деревянных чурбанах посреди огородика. Это были два сочлененных трейлера. Своих собак Норма Шесть держала в загоне, чтобы не портили огород. Загон примыкал к стене трейлера, и там Дэнни заметил дверку вроде той, что устраивают для кошек. Только эта была крупнее кошачьей и позволяла собакам беспрепятственно перемещаться между загоном и жильем.

— Я пытался втолковать Норме Шесть, что в такую дверь пролезет и двуногая тварь. Хотя вряд ли здесь найдутся смельчаки, которые сунутся к ней в гости.

Нормы Шесть пока не было видно (только макушка головы). Она копалась в огороде, стоя на коленях. Тем не менее коленопреклоненная Пам была почти одного роста со стоящей на ногах Кармеллой. Услышав голоса, Норма Шесть поднялась. Осторожно, опираясь на грабли. Дэнни только сейчас вспомнил, какая она крупная. Не толстая, но ширококостная и почти вровень с Кетчумом.

— Как твое бедро? — спросил у нее Кетчум. — Думаю, ему не нравится, когда ты встаешь с колен.

— Мое бедро лучше, чем твой несчастный пес, — ответила Норма Шесть. — Иди сюда, Герой. Ты сам расправился с медведем или все-таки позволил этому придурку его пристрелить?

— Еще вопрос, кто из нас придурок. Говорил ему: не лезь к медведю, пока я не подойду на расстояние выстрела. Так нет, сунулся.

— Что, Герой? Старина Кетчум уже не такой проворный, как раньше? — спросила у пса Норма Шесть.

— Я застрелил этого поганого медведя, — тоном мальчишки, которому не верят взрослые, произнес Кетчум.

— Конечно застрелил, — согласилась Пам. — А иначе медведь задрал бы насмерть твое «замечательное животное».

— Я давал псу антибиотики от уха. Но у меня нет такого зелья, как у тебя. Вот я и привез Героя. Смажь ему раны от когтей.

— Это не зелье, а сульфамидная мазь, — усмехнулась Норма Шесть.

Появление Героя взбудоражило собак в загоне. В основном это были дворняги, но среди них Дэнни заметил и немецкую овчарку. Герой тоже внимательно следил за тем псом, от которого его отделяла металлическая сетка.

— Сочувствую тебе, Дэнни, — сказала Норма Шесть. — И прости меня за то, что тогда все с меня и началось.

Произнося эти слова, Норма Шесть глядела не на писателя, а на Кармеллу.

— Не ты же охотилась за моим отцом, — сказал Дэнни. — А случившееся едва ли можно было предотвратить.

— Все теряют близких людей, — сказала ей Кармелла.

— Когда-то мне нравился Стряпун, — призналась Норма Шесть, глядя теперь на Дэнни. — Но он меня не замечал. Наверное, это меня и подстегнуло.

— Это что ж, тебя тянуло лечь под Стряпуна? — спросил Кетчум. — Подходящее время для признаний!

— Я говорю не тебе, а ему! — огрызнулась Норма Шесть. — Но извиняться за это я не стану. А это я уже говорю тебе, Кетчум.

Кетчум поддел носком сапога земляной ком.

— Ладно, что теперь вспоминать? Я заеду за псом ближе к полудню, а может — и ближе к вечеру.

— Мне все равно, когда ты заедешь. Герою у меня будет хорошо. Во всяком случае, я не поволоку его охотиться на медведя!

— Я тебе скоро привезу медвежатины, — угрюмо пообещал ей Кетчум. — Если самой не понравится, скормишь своим шавкам.

Кетчум кивнул в сторону загона. Едва он произнес слово «шавки», собаки Нормы Шесть дружно залаяли.

— Кетчум, тебе обязательно нужно, чтобы у меня были неприятности с соседями? — Пам повернулась к Дэнни и Кармелле. — Вы не поверите, но он — единственный придурок, который может довести моих собак до бешенства.

— Не могу поверить, — улыбнулся Дэнни.

— Заткнитесь вы все! — крикнула своим собакам Норма Шесть.

Собаки послушно замолчали и отошли. Только немецкая овчарка по прежнему стояла, уткнув морду в проволочную сетку, и злобно поглядывала на Героя. Он отвечал овчарке тем же.

— На твоем месте я бы держал их порознь, — сказал Кетчум, указывая на своего пса и овчарку.

— Без тебя знаю! — ответила Норма Шесть.

— Сварливая ведьма, — бросил ей Кетчум. — А ты останешься здесь, — сказал он Герою, даже не глядя на пса.

От его приказа Кармелла почему-то тоже застыла на месте.

Старость не была благосклонна к Норме Шесть, ровеснице Кетчума. Дэнни помнил ее достаточно привлекательной женщиной. Теперь же Пам выглядела жутковато. В детстве Дэнни думал, что у нее естественные светлые волосы. Оказалось, она всегда (и даже сейчас) красилась под блондинку. Не помнил писатель и шрама на ее верхней губе. Наверное, «подарок» времен совместной жизни с Ковбоем. (Возможно, бедро ей повредил тоже он.)

Когда Кетчум залез в кабину пикапа и включил радио на всю мощь, Норма Шесть сказала Дэнни и Кармелле:

— Я ведь до сих пор люблю Кетчума, но он так до конца меня и не простил. А осуждать он горазд: и за проступки, и за то, что другой человек не всегда может совладать с собой.

Дэнни молча кивал. Кармелла как будто вновь была загипнотизирована приказом Кетчума.

— Дэнни, поговори с ним, — попросила Пам. — Скажи, чтобы не делал с собой никаких глупостей. И прежде всего — со своей левой рукой.

— А при чем тут его левая рука? — не понял Дэнни.

— Спроси у него сам, — ответила Норма Шесть. — Я не люблю говорить на эту тему. Достаточно сказать, что он ни разу не дотронулся до меня левой рукой!

Она вдруг заплакала.

— Ты когда-нибудь заткнешься? — крикнул Норме Шесть Кетчум, опустив окно. — Нам ехать пора!

От его крика собаки Нормы Шесть снова залаяли.

— Ты ведь сказала все, что хотела? Или все еще извиняешься?

— Идем, Герой, — позвала Норма Шесть раненого пса.

Она повернулась и пошла в трейлер. Герой поковылял следом.

Был восьмой час утра. Как только Дэнни с Кармеллой оказались в кабине пикапа, собаки Нормы Шесть прекратили лаять. В задней части пикапа у Кетчума было припасено полкорда дров, прикрытых толстым брезентом. Туда же он запихнул и винтовку. Водители машин, едущих следом, даже не заподозрят, что в старом пикапе, под брезентом, спрятано оружие. К сожалению, Кетчум не мог никуда спрятать медвежий запах.

По радио передавали песню Криса Кристофферсона[223]— что-то из написанного им в семидесятые годы. Дэнни всегда нравилась эта песня и сам автор-исполнитель. Но даже Крис Кристофферсон не мог в это прекрасное утро заглушить сильную вонь, оставленную медведем.

Быть может, это наша последняя ночь,