Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

решил, что вряд ли. Лет пятнадцать назад создали совет ветеранов корпуса, начали переписываться, провели две встречи — ветеранов явилось немного, а потом все совсем заглохло. Многие члены совета поумирали, других захватили иные дела, а сейчас, может, из всех он, командир, один и остался?

Не торопясь бродил старый генерал среди шумных и веселых, задумчивых и печальных людей, среди слез и объятий и с удовлетворением отмечал, как хорошо у нас берегут память о людях войны.

— Петя, ты ли это? — услышал он чей-то голос и обернулся.

— Люся?

Он не столько узнал ее, сколько догадался, что это она.

И не верил глазам своим.

Перед ним стояла Люся, конечно, не та фронтовая, ладная, боевая, а пожилая, со старчески поникшим телом, в скромном немодном костюмчике с тремя рядами колодочек на груди. Отметил про себя: девять, а когда расставались, был один орден и две медали.

— Какими судьбами?

— Да вот хожу.

— И я тоже.

Люся, Люся, Люся…

Он знал ее с сорок первого. С Минского котла. Она работала у него в штабе в секретной части. Сначала она была вольнонаемной — приехала добровольцем из Москвы, а потом ей присвоили звание — стала младшим лейтенантом. Тогда она была моложе его на тридцать лет, но на войне это не разница — ему сорок восемь, ей восемнадцать, и он полюбил ее искренне, горячо, как будто в первый раз, и она ответила тем же.

Никто не осуждал их — чего на войне не бывает! — когда он возил ее в своей «эмке», когда она приходила к нему на ночь, когда он ставил к ее землянке часового, чтобы мужики не вздумали пристать. Он лишь три раза наградил ее за всю войну и то за дело, чтоб никто не мог сказать, — в Можайске, когда она спасла секретные документы, — «Красной Звездой» и в Кенигсберге — медалью «За отвагу». Ну, конечно, еще и медалью «За победу над Германией».

В короткие и горячие ночные свидания он говорил ей:

— Люсенька, Люсенька, мой единственный! Я люблю тебя! Вот кончится война, сразу же разведусь и мы поженимся. Ох, и свадьбу закатим! Ведь не старый я для тебя, не старый? Ну, скажи!

И она соглашалась:

— Что ты? Что? Какой же ты старый! Ты самый молодой на свете. Ты такой смелый! Ты умный! Я очень люблю тебя! Очень! Очень! — и исступленно целовала его.

Но жизнь распорядилась по-иному. Кончилась война, и они как-то неожиданно и суетно вдруг расстались. Люся торопливо демобилизовалась, словно очень спешила, хотя он и пытался отговаривать ее. Его с корпусом перебросили на Дальний Восток на войну с Японией. Клялись списаться, встретиться, но этого не случилось.

И вот сейчас Люся, его единственная, его неповторимая, перед ним.

— Как живешь-то? — генерал не знал, с чего начать разговор.

— Да ничего живу, можно сказать, хорошо живу.

И оба замолчали.

Наконец генерал робко поинтересовался:

— Замуж вышла?

— Нет, Петя, не вышла, — ответила она. — Может, и могла, да не вышла.

— Что же так?

— Однолюбка я, Петя, неужели забыл?

Генерал смутился.

— Вижу, наград у тебя больше стало, — сказал он, чтобы только не молчать.

— Это все юбилейные, послевоенные, — объяснила она. — А за войну, если помнишь, у меня орден и две медали.

И вновь наступила неловкая пауза.

— А с кем живешь-то? Если не секрет, конечно, — генерал взял ее легко за локоть, и они медленно пошли.

— С сыном и двумя внуками.

— Как это с сыном, внуками, когда не замужем? — генерал почувствовал, что его упрек смешон и глуп, и тут же поправился: — Это, не сердись, я так просто спросил.

— А что ж сердиться-то? Спросил и спросил, — а сама подумала: «Хорошо, что он ничего не знает. Значит, тогда в сорок пятом и не сообразил, почему я так из армии торопилась. А сын-то как на него похож! Особенно когда наденет свою офицерскую форму. Все-таки правильно, что он послушался моего совета и пошел в военные».

— Ну, что ж, Петя, — она подняла на него свои еще по-молодому красивые серые глаза. — Я, пожалуй, пойду.

— Да, да, — заикаясь, выдавил он.

— У тебя, надеюсь, все хорошо?

— Конечно, конечно.

— Странно только видеть тебя в штатском и совсем без наград.

— Это я специально, специально, — поспешно объяснил он. — Чтоб других не смущать. Старых генералов-то все меньше и меньше становится. Уходим мы, старики.

Люся повторила:

— Прощай!

И как-то суетливо заспешила к выходу.

А генералу не везло. Он больше часа ловил такси, но безуспешно, пошел через мост к метро, долго трясся в набитых вагонах с пересадкой, и никто ему даже не уступил места. И мучала его всю дорогу, как старая фронтовая болячка, мысль: «Чей же сын у Люси? Ведь ежели… нет, сказала бы она! А то ни слова…»

Но дома он поел пирожков с капустой, полежал немного на своем любимом диване, потом рассказал своей Кате, которая ждала его всю войну, обо всем увиденном, даже о неожиданной встрече с однополчанкой, и окончательно пришел к мысли, что все у него идет хорошо.

А тем временем Люся тоже думала о хорошем. Хорошо, что все-таки повидала свою любовь. И хорошо, что Петя так ничего и не знает. Ведь стар он. Того гляди помрет. В газетах сейчас не о всех умерших генералах пишут, только в «Красной звезде», говорят, всех поминают, да она ту газету не читает. А так живым-здоровым увидела. Хорошо.

И каждый из них по-своему был счастлив.

АЛЕНУШКА

Родители назвали ее Аэлитой. Точнее, Аэлитой Владимировной…

Но сейчас речь не об этом.

Предсказатели погоды не в первый раз ошиблись. В Москве и Подмосковье двое суток шел снег, которого не предвиделось, и лишь на исходе второго дня синоптики определили уровень снежного покрова и авторитетно заявили, что последний такой снегопад был у нас, конечно же, сто лет назад.

В поселке Волынцево снег завалил все. Перестал ходить автобус со станции. Машины почти не добирались сюда, и на заваленном снегом магазинчике, где в заведующих был оборотистый мужичок, умудрявшийся только ему одному известными способами получать дефицитные продукты, это сказалось немедленно. И вообще жизнь, казалось, замерла.

Аэлита Владимировна вместе с соседками разгребала снег, сначала у дома, потом у ворот и на улице, и ей помогали внуки — двойняшки, десятилетние Саша и Дима. Таня уехала рано утром в город, в Москву, в свою больницу, зять был на работе, и Аэлита Владимировна беспокоилась, как они доберутся домой от станции — три километра, а