Сказка о серебряных щипчиках - Акрам Айлисли

Что касается Гурбета, он имел об этом очень точное представление, да и Ситем-ханум не во дворце жила — Гурбет привез ее из полуподвала. И тем не менее последний год она довольно часто ворчала: то комната ей тесновата, то ей, видите ли, необходима отдельная кухня и передняя — не зря же говорят, что аппетит приходит во время еды.

Ворчанию жены Гурбет не придавал особого значения. Он был твердо убежден: не может человек не оценить такую прекрасную комнату, а что квартира коммунальная, тут уж ничего не поделаешь, ему тоже не доставляло особого удовольствия созерцать в коридоре горшки соседских ребятишек, особенно утром и по вечерам, когда их укладывали спать. Но, между прочим, интересная штука: ведь, если вдуматься, в такой картине тоже есть своя прелесть, своя особая поэзия, хотя, конечно, не каждому дано ее ощутить. Что касается Гурбета, он умел находить поэзию во всем, и когда один за другим появились на свет Наркиз и Джафарчик, а в соответствии с этим — два горшка перед их собственной дверью, его представление о прекрасном расширилось, и детские горшки в коридоре уже не портили ему кровь.

Мысль, что комната тесна, никогда не приходила Гурбету в голову. Как это тесна? И кровать стоит, и платяной шкаф, и у Джафаровой кроватки прекрасное место. У них даже целых два стола: раскладной — обеденный и письменный стол Гурбета — стоит в стороне, никому не мешает.

Придя с работы, Гурбет обычно ужинал, играл немного с ребятишками, потом ложился отдохнуть. Но ни кровать, ни общение с собственными детьми не давало ему того полного и глубокого отдыха, который получал он, сидя за своим маленьким письменным столом. Здесь он пил чай, читал газеты. Здесь же, на письменном столе, лежала его толстая синяя тетрадь. Это было нечто вроде дневника, хотя большая часть слов, заполнявших страницы синей тетради, взята была Гурбетом из газет. Ту часть записей, которая отражала события и обстоятельства его собственной жизни, Гурбет всегда помещал после того, что выписывал из газет. Видимо, кроме способности повсюду находить поэзию, он обладал умением в каждом номере газеты находить мудрые и ценные советы, иначе дневник не отличался бы такой последовательностью.

Переехав в новую квартиру, Гурбет в первые дни по-прежнему с превеликим удовольствием проводил часок-другой за столом: делал выписки из газет, добавляя к ним свои собственные замечания и соображения; это был для него лучший отдых, за письменным столом Гурбет отдыхал душой. Тому, что этот маленький стол так много значил для Гурбета Азизова, было две причины: прежде всего, это был его старый любимый стол, Гурбет купил его еще в юности, когда снимал койку у одной старушки на Мало-Морской; в те времена, когда он ежедневно наведывался в кафе «Дружба» и два раза в неделю ходил в кино, за этим столом Гурбет писал стихи. Главное же достоинство стола было в том, что это был личный, собственный стол Гурбета Азизова, который отличался от такого же точно стола в учреждении тем, что здесь Гурбет мог сидеть как хочет, писать что хочет, думать о чем хочет. А иногда, если уж очень о чем-нибудь размечтается, и вздремнуть, не вставая со стула. Не последнюю роль играло и то, что Гурбет обладал способностью во всем, в том числе и в письменном столе и лежащей на нем синей тетради, находить свою, особую поэзию. Записи в синей тетради Гурбет делал с определенной целью: он хотел, чтобы его дети, войдя в года, могли прочитать отцовские записи, узнать, как жил их отец, какие труд* ности ему пришлось пережить, когда он приехал из деревни, как поступил в институт, кончил его, получил квартиру; дети должны знать, что их отец Гурбет Азизов честно прожил свою жизнь, ни разу не польстившись на дармовой кусок, что он был человек прямой и никогда ни перед кем не гнул спину… Записать это все Гурбет считал своим святым долгом и, может быть, именно поэтому испытывал за письменным столом удовлетворение и душевный покой.

Когда возникла эта история с квартирой, Гурбет, разумеется, тоже записал кое-что в свою тетрадь. Можно было бы даже сказать, что именно, но я этого делать не стану. Придет время, Наркиз и Джафарчик прочтут синюю тетрадь, прочтут и узнают, как честно и бескомпромиссно прожил свою жизнь Гурбет Азизов, и у них возникнет желание столь же достойно прожить свою.

А с новой квартирой дело обстояло так.

Однажды, когда до обеденного перерыва оставалось всего пять минут, директор того самого тихого и мирного учреждения, что так похоже на нотариальную контору, вызвал к себе Гурбета Азизова. Едва Гурбет приоткрыл дверь кабинета, директор поднял руку и громко приветствовал его:

— Ура, Азизов! Браво, Азизов!

Гурбет довольно спокойно отнесся к этому, казалось бы, необычному приветствию, потому что оно было характерно для директора Мурадова; именно так он здоровался, когда у него было хорошее настроение, когда же настроение у него было плохое, он вообще не здоровался с сотрудниками. Однако вместе с тем в Мурадове было сегодня что-то необычное, и, присмотрись Гурбет повнимательней, он сразу заметил бы: Мурадова распирает от какой-то новости.

Но Гурбет особенно не присматривался, потому что знал: если Мурадов в настроении, от него всего можно ждать. Кроме того, до обеденного перерыва оставалось пять минут, Гурбет основательно проголодался и, хотя сидел в директорском кабинете, мысли его витали там, возле ящика стола, куда он утром, придя на работу, положил две холодные картофелины, кусок хлеба, пару котлет и соленый огурец.

А между тем Мурадов продолжал начальственно рокотать, весело поблескивая глазами:

— Молодец, Азизов, ей-богу, молодец! Вот теперь ты мне нравишься! Так и надо, Азизов! Те времена прошли, — теперь другое время!..

Пока Гурбет с тоской думал о лежащем в столе завтраке, Мурадов продолжал осыпать его похвалами, с воодушевлением повторяя его фамилию. Потом вдруг перестал хвалить Гурбета и очень серьезно спросил:

— Слушай, Азизов, а что ты там написал в заявлении? Поделись опытом, может, и мы напишем.

Гурбет оторвался от размышлений и внимательно поглядел в лицо начальника.

— Я не понимаю, товарищ Мурадов. О чем вы? Я никаких заявлений не писал.

Если бы я сочинял рассказ, я бы обязательно сказал, что в этом месте Мурадов рассмеялся. Но я не пишу рассказ, моя задача — честно изложить все, что произошло с Гурбетом Азизовым, и я говорю только правду. Итак, я должен сказать, что Мурадов вовсе не рассмеялся.