Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий

Да, в официальную версию о том, что 46-летний, физически здоровый и крепкий монарх умер своей смертью, «от апоплексического удара», и в России и за границей мало кто верил. Иностранная (в частности, французская) агентура дозналась незамедлительно: по свидетельству очевидца, «когда дипломатический корпус был допущен к телу (точнее, к гробу с телом Павла I; покойник лежал в шляпе, прикрывшей пролом его черепа, и с широким галстуком на раненой шее. - Н. Т.), французский посланник, проходя, нагнулся над гробом и, задев рукой за галстук императора, обнаружил красный след вокруг шеи»[1534]. Быстро проговорились и участники заговора, причем, как подметила осведомленная современница тех событий княгиня Д. X. Ливен (сестра первого российского шефа жандармов А. X. Бенкендорфа), «не только никто из заговорщиков не таился в совершенном злодеянии, но всякий торопился изложить свою версию о происшедшем и не прочь был даже в худшую сторону преувеличить свое личное участие в кровавом деле»: мол, спасали Россию[1535].

Возможно, кто-то из них затесался в это «дело» и по соображениям патриотическим: «бей царя - спасай Россию!». Но главным мотивом для цареубийц была все-таки корысть - сословная, фамильная, личная и, конечно, материальная. Потому и «дело» их выдалось не просто кровавым, но изуверски жестоким. Описание цареубийства самими цареубийцами достойно пера Шекспира[1536]. Первым ударил императора Николай Зубов ― золотой табакеркой в висок. Павел устоял на ногах, но другие заговорщики остервенело набросились на него. «Его повалили на пол, били, топтали ногами, шпажным эфесом проломили ему голову и, наконец, задушили шарфом Скарятина», ― так рассказывал об этом со слов очевидца генерал М. А. Фонвизин[1537]. Этот очередной[1538] и последний в России дворцовый переворот заключал собой историю российской государственности XVIII в., примечательной, по определению французского маркиза А. де Кюстина, как «абсолютная монархия, умеряемая убийством»[1539].

О том, что Павел I не просто умер в ночь на 12 марта, а был убит, Наполеон узнал одним из первых в Европе. Его всезнающие осведомители, которыми он обзавелся и в Петербурге благодаря шпионскому гению Ж. Фуше, информировали его о причастности к заговору против Павла англичан. По слухам, за несколько дней до 12 марта Наполеон уже знал о готовящемся цареубийстве, и «люди первого консула неслись будто бы из Парижа в Петербург - предупредить и уберечь Павла»[1540], но не успели.

Известие о том, что Павел убит, потрясло Наполеона. «Говорят, - читаем об этом у Вальтера Скотта, - что первый раз в жизни у него вырвались слова: “Боже мой!”»[1541]. Первый консул в те дни был таким безутешным и яростным, каким его никогда не видели. «Они промахнулись по мне 3-го нивоза в Париже[1542], но попали в меня в Петербурге!» - кричал он, имея в виду англичан и российских англофилов, которые шарфом и табакеркой разрушили едва воздвигнутый им с таким искусством и такими трудами каркас русско-французского союза. Да, в ту мартовскую ночь, когда заговорщики ворвались в спальные покои императора Павла I, загублен был не только сам император, но вместе с ним в зародыше и русско-французский союз.

Официальная Англия восприняла убийство российского государя как божий дар - долгожданный и счастливый. Радовались цареубийству и российские англофилы, шокируя своей радостью нейтральную Европу. Характерный эпизод, героиней которого была Ольга Жеребцова, запечатлен, по рассказам самой героини, в «Былом и думах» А. И. Герцена. По пути из Петербурга в Лондон Жеребцова задержалась в Берлине, где и «получила, танцуя на бале у прусского короля, весть о том, что Павел I убит. Вовсе не скрывая радости, она с восторгом объявила новость всем находившимся в зале. Это до того скандализировало прусского короля, что он велел ее выслать в двадцать четыре часа из Берлина»[1543].

Убийство Павла I при всех его драматических последствиях (негативных для Франции и позитивных для Англии, а для России - и тех и других) не могло сбить Наполеона с его курса на союз между Францией и Россией, и он добьется этого союза, но какою ценой? - как недолгого перерыва между четырьмя (!) войнами с Россией. Возможно ли было предвидеть такой круговорот событий в 1801 г.?

«На свете счастья нет, но есть покой и воля», - эти слова А. С. Пушкина невольно приходят в голову, когда задумываешься о калейдоскопе побед и утрат, надежд и разочарований, вплоть до стресса на грани жизни и смерти, пережитых Наполеоном в 1800— 1802 гг. Здесь и триумф Маренго, и Амьенский мир, власть и поклонение большинства нации, но здесь и гибель Дезе, и Леклерка, крах русско-французского союза, дворцовые интриги и семейные склоки (о них еще поговорим), а главное, как мы увидим, попытка за попыткой врагов первого консула убить его куда более зверским способом, чем тот (табакеркой и шарфом), которым убили Павла I. Что могло быть тогда для Наполеона заменой или аналогом счастья? - можно сказать, покой (т. е., в первую очередь, мир - в семье, в стране, на континенте, под личным контролем) и воля (достаток сил и возможностей для того, чтобы обеспечить и контролировать покой).

После гибели Павла I первоочередной задачей для Наполеона стало урегулирование отношений с Россией - заключить хотя бы договор о мире. Первый консул знал не только о тех (поименно), кто убивал Павла, но и о причастности нового царя Александра Павловича к заговору против отца. В первые же дни после 12 марта, когда Александр I появился на людях в сопровождении екатерининских, павловских и собственных присных, Каролина де Бонейль написала в Париж Жозефу Фуше: «Молодой император идет, предшествуемый убийцами его деда, сопровождаемый убийцами его отца и окруженный своими»[1544]. Имена убийц Павла I, как и убийц Петра III, в Европе многие уже знали (сами убийцы этого почти не скрывали), а поскольку Александр I ни Зубовых, ни Палена и вообще никого из заговорщиков пальцем не тронул, оставив их при себе[1545], европейские наблюдатели и тем более профессиональные шпионы логически вычислили факт его участия в заговоре.