Зеркала и галактики - Елена Вячеславовна Ворон

к ней, погладил по волосам, по спине.

– Майк, уедем… пожалуйста…

– Конечно, уедем. Сейчас вызову машину. Попросим у Элана денег в долг – и домой.

– Нет! На Изабеллу… Я здесь больше не могу!

Версан метнул пронзительный взгляд на тигреро. Элану было плохо, он едва дышал.

– Пожалуйста, – просила Мишель. – Если они еще раз… я не могу. Майк, ну пожалуйста, улетим на Изабеллу!

– Ладно, – согласился он. – Эл, ты жив или как?

– Или как, – отозвался Элан, отер пот со лба.

Кто знает, верно ли он поступил, заставив Мишель стремиться на Изабеллу. Не приведи Господь, Майк дознается… К горлу подступила щемящая жалость. Демон он или нет, охотник со Светлого озера никому не причинит зла.

До позднего вечера прождали последнюю пару туристов; не дождались. В конце концов Герман Максвелл сообщил, что тех двоих не допускают на маршрут и замены им не будет, пожелал приятного отдыха.

Затем группу доставили на Изабеллу.

Планета приняла их, обласкала, одарила своей красотой и разлитым в воздухе блаженством. Туристы шагали по тропе от Приюта к Приюту, и все шло как нельзя лучше. Пока не добрались до Восьмого.

Элан сидел на теплом камне, грелся на солнце. За спиной поднимался склон, устланный цветочным ковром и украшенный растрепанными кустами. Впереди тянулся несказанной красоты горный край, где снежные вершины купались в сапфировой синеве, а далекие долины казались близкими и мягкими – хоть разбегайся и прыгай в их уютную зелень. Оборудованная площадка, где стоял Приют, лежала слева, и оттуда доносился шум горной речки.

Элан провел на камне уже час. Сперва он просто сидел, наслаждаясь покоем, затем на тигреро набрел Борис и заставил позировать. Художник сбегал в Приют за своими причиндалами, уселся на землю и принялся рисовать, восторженно делясь впечатлениями.

В сущности, проводник не обязан увеселять туристов. Однако художник оказался безобиден и забавен, и Элан изредка соглашался побыть его игрушкой. Этой участи не избежал никто, и портретные зарисовки Бориса множились.

Сейчас он принудил тигреро снять рубашку и рисовал его, освещенного солнцем, на фоне раскидистого куста.

– Золотистая бронза теплого тела и холодная тень – вот контраст, который я стремлюсь передать, – толковал своей безответной модели Борис. – Ваши светлые волосы, Элан, и темная зелень куста – две крайности, два противоположных качества, исключающие и дополняющие друг друга…

При этом он неизменно рисовал углем.

Художник беспрестанно пытался согнать вместе Элана и Майка, а еще лучше – тигреро и Мишель. Он восторгался черноволосыми, зеленоглазыми версанами, а когда видел их рядом с белокурым проводником, приходил в совершенный экстаз. Златокосую писательку Лену он то и дело усаживал возле Майка – соединить ее с Мишель не удавалось – и усердствовал в попытках уломать тигреро, однако позировать с версанами Элан решительно отказывался.

Его тянуло к Мишель, от одной мысли о ней качалась земля под ногами, перед глазами стояла ее обнаженная девичья грудь и нечастая, но пленительная улыбка. Он без конца прислушивался, пытаясь поймать ее голос или пугливый, быстро замирающий смех. Мишель постепенно оживала, боль утраты перестала ее убивать. Элан чувствовал, что в ее глазах он чем-то похож на Тони и нерастраченная, ищущая выхода любовь может обратиться на него, – но между ними стеной стоял Майк. И слово охотника, данное им самому себе.

Он – демон. Ему ничего не стоит оттеснить версана от Мишель и направить его энергию на Лену или колдунью Тамару, на которых Майк и без того поглядывает с удовольствием. Элан в один миг может вызвать привязанность Мишель, породить ее страсть. Зачем мучиться, терзаться желанием, если можно без труда заполучить версану…

Он делался сам себе противен, когда обрывал опаляющие мысли, отгонял сжигающие образы и честно признавался, через что пришлось бы переступить ради обладания женщиной, сводящей его с ума.

Один шаг он уже сделал, когда заставил Мишель просить Майка, чтобы тот увез ее на Изабеллу. Пусть это оказалось правильным, пусть ей здесь хорошо – однако он подчинил ее волю, хоть на миг, но взял ее в рабство. А Элан отчетливо сознавал, что шагать этой дорогой легко, но придешь по ней туда, где в демонов стреляют из винтовки или всаживают им в сердце нож.

Он вспоминал жену, и это было тоже мучительно. Они так мало успели побыть вместе – а Кэтрин больше нет. Элан звал ее, заклинал вернуться, почти веря в собственное могущество, в способность возродить любимую – однако демон может подчинять себе живых, а погибших возвратить не в силах. Его охватывала тоска, от которой впору биться головой о камни, и блистательная Изабелла без Кэтрин казалась серой и тусклой. Но потом образ Кэтрин незаметно сливался с Мишель, и тогда миру возвращались краски…

– О-о, опять эти скорбные глаза, в которых стоят невидимые слезы! – внезапно грянул колокольный голос: к ним подошла колдунья.

Вздрогнув, тигреро очнулся от своих мыслей.

– Проходи мимо, – велел художник. – Когда Элан занят размышлениями, он сидит спокойно и меня не торопит.

Тамара глянула на рисунок.

– Да ты уже закончил. Куст можешь довести потом.

– Не мешай!

Колдунья посмотрела на Элана с тонкой улыбкой. Тигреро поднялся с камня, подобрал рубашку, влез в рукава.

– Ну вот, спугнула! – сердито фыркнул Борис. – Вечно тебя принесет не вовремя.

– Элан, – зазывно пропела Тамара, – я умею лечить от несчастной любви. А еще знаю рецепт приворотного зелья.

– Благодарю вас, не нужно. – Он двинулся по тропе к Приюту.

– Берегитесь, – сказал ему в спину Борис. – Как бы сестрица не подсыпала вам снадобье, которое закажет ей Лена.

Колдунья расхохоталась, а Элан ускорил шаги. Над Леной потешались все кому не лень: писателька не скрывала своей влюбленности в проводника, а он не удостаивал ее вниманием. Лена была хороша, однако от взгляда ее размытых глаз у Элана по коже каждый раз точно змеи ползли.

Он вывернул из-за поворота тропы, и сердце оборвалось. Стряслось что-то ужасное. На краю площадки замерла Лена – с растерянным лицом, со слезами на глазах. Чуть дальше, стоя на коленях, громко всхлипывала Мишель. Рядом на траве бился Майк, плакал навзрыд. Элан обежал взглядом площадку, заметил писателькиного литагента – заморыш лежал на спине, раскинув руки, с закрытыми глазами, с отвалившимся подбородком. Мертв!

Вот оно – о чем говорил отец. Предупреждал об опасности, предостерегал, требовал. Что ж ты, проводник? Не доглядел, не сберег…

И тут до него дошло, что версаны вовсе не плачут, а помирают со смеху.

Литагент ожил и сел на траве.

– Что за веселье? – сдержанно осведомился Элан.

Заморыш простер руку, указуя на писательку.