Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Мы проливаем слезы над судьбой Ромео и Джульетты или Ларисы Дмитриевны Огудаловой, милой бесприданницы, безжалостно брошенной Паратовым, чувствуем тяжесть их положения, сопереживаем. Мы не все знаем, мы даже не способны все знать, но чувствовать мы способны все. Так что, на мой взгляд, изменение внутреннего строя человеческих чувств так же мало возможно, как и изменение внешнего облика человека. И как бы ни проявляли себя порой страшные человеческие свойства, мы их, как говорится, не искореним. Самое большее, вернее, самое возможное – помочь человеку понять свой собственный внутренний мир, свой уникальный настрой чувств и научиться управлять им. Человека можно заставить быть честным разными способами, вплоть до тюремного заключения, но ведь можно настолько воспитать, возбудить в нем чувство порядочности, что он сам, по своей доброй воле, предпочтет любые лишения, но не пойдет на воровство. Мы должны научить человека умению настраивать себя. И театр – сильно действующее средство, чтобы возбуждать хорошие чувства и гасить скверные.

Поэтому, думая о зрителе, я никогда не подменяю его каким-то выдуманным существом, я принимаю его таким, каков он есть, и люблю его. Нет, человек хорош такой, каким взрастила природа, и без чувства ревности или ненависти я не хочу его себе представлять. Вся гамма чувств природой нам дана не напрасно, нужно только уметь распоряжаться своим «хозяйством».

Сложность нашей работы заключается и в том, что, как я уже говорил, при всей одинаковости людей каждый человек уникален. Надо писать вроде бы для всех и в то же время для одного. Парадокс этот ликвидируется тем, что авторов много и сами авторы индивидуальны. Гоголь и Островский, Мольер и Шекспир, Чехов и Горький, Бомарше и Грибоедов. Если вы не отыщете свою «травку» у одного, то, может быть, посчастливится найти ее у другого. Именно поэтому необходимы и разные авторы, и разные жанры, и разные пьесы.

Но какой бы темы ни касался автор, пьесы его должны быть о человеке. Искусство, в том числе и театр, занимается одним видом строительства – строительством человека. Если мы не воспитаем в людях именно человеческих качеств – совести, чести, сострадания, уважения к другим, даже элементарной порядочности, – мы никогда ничего хорошего не сделаем ни в одной сфере человеческой деятельности.

Теперь совсем о другом. Театр, как известно, состоит из многих компонентов, это искусство синтетическое. Его создает большая группа людей – автор пьесы, режиссер-постановщик, художник, композитор, бутафор и, наконец, актер. И вот то, что я поставил в конец, является в театре главным. Не пьеса, не режиссер-постановщик, а актер. Объясню почему.

Пьесу можно прочесть. Режиссеры-постановщики могут быть самые разнообразные, так же могут быть разные декорации, музыка и костюмы. Но мы воспринимаем их творчество только соподчиненно с актером. Произнесенное же актером слово – вот главное. Почему? Потому что в той интонации, в том дыхании, голосовом трепете, в звуке голоса именно и содержится самое драгоценное – истинное человеческое чувство. Произнесенное актером слово, интонация – именно это глубже всего западает в душу зрителя. Одну и ту же пьесу играют актеры разной степени дарования, и от этого одна и та же пьеса может производить разное впечатление. Если, допустим, шекспировского Гамлета или гауптмановского Маттиаса Клаузена играют малоодаренные актеры, то пьесы сами по себе производят не очень сильное впечатление, их, может быть, было бы даже лучше прочесть или перечитать лишний раз. Но если исполнители – великие актеры, то эти же самые пьесы оставляют неизгладимое впечатление, потрясают, как потряс самый великий драматический русский актер Мочалов такого глубоко понимающего искусство человека, как Виссарион Белинский.

В актере заключено главное существо театра. С ним он – жизнь, без него – театр марионеток. Театр и потому могучее средство воздействия, что таинственный творческий акт происходит на глазах зрителей. Образ, запечатленный в мраморе, – след творческого акта, как и картина, как и напечатанная книга. В театре же зритель присутствует при самом процессе творчества. Может быть, именно это и есть главное чудо театра. Даже кино не сравнится с ним. Недаром зрители, полюбившие тех или иных актеров кино, мечтают увидеть их живыми, хотя бы просто встретить на улице. И сверх того – театр говорит со зрителем самым общедоступным и всеисчерпывающим языком – языком чувств. Слова наши могут только говорить о чувстве, и говорить крайне ограниченно, только описывать его. В театре же чувства льются через актера полно, потоком. И всеобщность мира чувств позволяет понимать этот язык и грамотному, и неграмотному человеку.

* * *

Меня больше всего беспокоит, что сейчас мне лично не удается нащупать темы для новой пьесы. Беспокоит то, что я в своих мыслях о работе будто в лесу брожу. О чем сейчас непременно следует писать? Не возникает сюжета, все кажется ненужным.

Видимо, это следствие нынешнего неустойчивого времени, затянувшегося переходного периода в организации нового устройства государства. У меня не теряется надежда на то, что что-то сложится, хотя события идут несколько инфернальным путем, не путем логики или озарения какой-то гениальной мыслью. А что получится, что совьется в конце концов, я не могу предугадать. После революции у нас как бы все началось сначала: был рабовладельческий строй при Сталине, полный феодализм при Брежневе, и сейчас надо бы по исторической логике перейти к просвещенному абсолютизму. Что это такое в моем понятии? Это кто-то один во главе – просвещенный монарх (назовем его старыми словами), вокруг которого просветители: всякие Вольтеры, и Дидро, и Екатерины Дашковы, и Сперанские, и прочие, которые просвещают народ практически. И народ вырастает до понимания демократии. Он становится демократичным. И уже дальше можно перейти к парламенту, а короля посадить на свое место, на то, например, где сидит Елизавета Вторая в Англии, – там ее очень уважают и ценят как умную женщину. И никому она не мешает. Но внутри просвещенного абсолютизма народ становится готовым к демократии. И когда «отпадает» король, то во главе становится парламент или Верховный Совет, состоящий из людей самых просвещенных. А у нас, простите, большинство депутатов – непросвещенные люди, а народ недемократичен. Отсюда возникают конфликты, даже кровавые, потому что народ не может из феодального общества прыгнуть в общество просвещенное, парламентское. Мне кажется, отсюда идут все сегодняшние беды. Объявили перестройку революционным путем, да еще было слово «ускорение». Я писал в первый же год перестройки, что торопиться надо медленно. И потом мне страшно не нравится – «революционным путем». Эволюционным! Ни одна революция ничего хорошего людям вообще не дала. Эволюционным же путем, может быть, быстрее и безболезненнее укрепились бы те достижения, которые были. А были у нас достижения и после революции, и нельзя плевать на все прошлое. Это совершенно непристойно и недостойно. Много было хорошего. Метро построили, в космос слетали… Нет, нет… Было бы совершенно неправильно зачеркивать все прошлое. Зачем же? В те трудные годы были великолепные спектакли и во МХАТе, и в Вахтанговском театре, и в Малом. А какой был Камерный, ах, какой эстетский! Как Алиса Георгиевна Коонен играла, ай-яй-яй! Да мало ли было замечательного! Я уже не говорю о том, что у каждого человека, прожившего ту жизнь, была и любовь необыкновенной силы и красоты. Было очень много добрых и отзывчивых людей, пожалуй, скажу – больше, чем сейчас.