Летний детектив для отличного отдыха - Татьяна Витальевна Устинова

мог сало, крайне редко ел жареное, к селедке был равнодушен, а водку не пил вовсе. Так с чего вдруг возник этот порыв отравить свой организм всякой вредной гадостью? Ну просто токсикоз какой-то!

– Добрейшего утра вам, драгоценный Митрофан Васильевич! – донеслось со стороны двери. Подняв глаза от не вызывающего ничего, кроме тоски, завтрака, Голушко увидел входящего в его кабинет Леху. – Трапезничать изволите?

– Угу, – без энтузиазма ответил Митрофан и, сунув в рот кусок сыра, стал его вяло пережевывать. – Хочешь со мной?

– Это? – поморщился Леха. – Не, Мить… Этого не хочу. Сальца бы!

– Я б тоже не отказался, – вздохнул Митрофан.

– Вот ты и прокололся! – радостно вскричал Леха. – А ведь столько лет уверял меня, что его не ешь.

– А я и не ел никогда… Но сегодня вдруг пробило… – Голушко с тоской посмотрел на сыр, затем на Смирнова. – У тебя нет случайно кусочка?

– Не-а…

– А что есть?

– Бутерброды с колбасой… – Видя, как оживился старший следователь, Леха сразу же предостерег: – Только булка сдобная с изюмом, а колбаса с жиром.

– Отлично, неси!

– Да у меня с собой! – обрадовал Митрофана товарищ. Он поставил на стол заплечную сумку, и достал из нее полиэтиленовый пакет. В нем стопочкой лежали бутерброды с недорогой вареной колбасой, вид которой обычно вызывал у Голушко приступы тошноты, а нынче – зверский аппетит. – Ты что, и вправду будешь это есть? – недоверчиво спросил Леха, когда Митрофан потянулся к бутерброду. Никогда раньше он не видел, чтоб Голушко употреблял в пищу нечто подобное. – И не стошнит?

– Нн-не-а, – невнятно ответил тот, вгрызаясь в угощение.

– Да, Митя, совсем ты плохой стал, – покачал головой Леха. – Худеешь вон не по дням, а по часам… Не заболел ли?

Голушко и вправду худел просто на глазах. От рождения он был крупным, ширококостным, мясистым (пошел в мать, которую никогда не видел – она спихнула новорожденного сына отцу, карточному шулеру по кличке Базиль), а после двадцати стал неумолимо обрастать жирком. Из-за этого к тридцати годам Митрофан превратился в бугая со свисающим на ремень брюк животом и очень походил на одного из персонажей картины Сурикова «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». И не только из-за комплекции, но еще из-за вислых усов, лысины и налитых щек. Тот, кто не знал Митрофана, мог принять его за обжору и пьяницу, тогда как он был трезвенником и ел, словно птичка. Но при этом оставался толстым и красномордым на протяжении полутора десятков лет. Леха, знакомый с ним все это время, уже и не представлял товарища другим, но в последнее время стал замечать, что Голушко стремительно терял вес и здоровый цвет лица. И если новоявленную бледность можно было еще как-то объяснить: масса тела снизилась, давление вошло в норму, – то отчего Митрофан «таял», Леха не мог взять в толк. Рацион его питания не изменился, спортом он заниматься не начал, таблетки тайские принимать тем более, но сальцо с боков старшего следователя испарялось и испарялось…

Заболел, наверное.

– Мить, правда, что с тобой, а? – обеспокоенно спросил Леха. – Может, глисты?

– Дурак ты, Смирнов, какие глисты? Откуда?

– Из плесени твоей… – Он ткнул пальцем в сыр. – Грязь и несвежие продукты – источник всякой заразы!

Митрофан закатил глаза. Он уже устал объяснять Смирнову, что плесенью сыр искусственно начиняют, а не он сам ею покрывается от долгого лежания. Что же касается всякой заразы, то, по мнению Голушко, гораздо вероятнее ее подцепить, поедая дешевую колбасу, к коей Леха питал необъяснимую слабость. Неизвестно, из чего ее делают. Ладно, если из бумаги, а то, может, из крысятины какой…

– Лех, а из чего эту колбасу производят? – запоздало испугался Митрофан.

– Да из окорочков, наверное, штатовских, – пожал тот плечами. – Ну а для вкуса чесночку добавляют да перчику… – Видя, что Голушко вновь принимается за бутерброд, Леха, пока тот не подчистил весь его завтрак, ухватил одно колесико колбаски и отправил в рот. – Слушай, Митя, я тут супругу твою видел и прям не узнал… Округлилась так… Похорошела… Не знал бы я, что твоя Марго чистый ангел, решил бы, что она из тебя, как вампир, кровушку высасывает… Ну или скандалами до истощения доводит… Сама-то вон какая справная стала, а ты сдуваешься на глазах!

– Лех, я тебе сейчас одно признание сделаю, только ты никому, ладно?

– Ты че, кому? Я могила…

– Марго беременна!

– Да ты что? – радостно подпрыгнул на стуле Леха. – И на каком она сроке?

– Уже шестой месяц!

– Надо же, а я живота не приметил!

– Он у нее маленький, незаметный. Только если разденется, видно…

– Ну, даешь, хохол! И молчал ведь…

– Сглазить не хотел… У нее угроза выкидыша была все это время… – Митрофан тяжело вздохнул, отложив в сторону последний недоеденный бутерброд. – Ты же знаешь, она у меня не самая крепкая и здоровая женщина в мире…

Леха это знал. А также историю знакомства Митрофана с будущей женой. Произошло это два с половиной года назад. Марго тогда работала в элитном борделе «Экзотик», а Митрофан вел дело об убийстве проституток этого самого борделя. Первой погибла гермафродит Афродита, второй толстуха Венера, третьей жертвой могла стать карлица Марго, но благодаря старшему следователю Голушко (а в большей степени его отцу Василию Дмитриевичу) девушка осталась жива. Тут бы всем порадоваться, но Митрофан, влюбившийся в опекаемую им Марго, никак не мог переступить через себя и связать свою жизнь с бывшей проституткой. Марго же не желала оставаться карлицей до самой смерти и пошла на мучительную операцию по наращиванию конечностей. В общем, воссоединились влюбленные только спустя полгода, но зато почти сразу поженились и зажили всем на удивление…

Вот только детей завести у них не получалось.

Врачи говорили, что причина в Марго, но при этом успокаивали ее тем, что таким женщинам, как она, с «детским тазом», вообще беременеть противопоказано – не разродишься. Однако она готова была рискнуть, лишь бы подарить супругу наследника (или наследницу – Митрофан, собственно, больше хотел девочку), любимому свекру внука, ну и себе, конечно, отраду…

Но не получалось! Целый год не получалось.

– Я, Лех, так за нее беспокоюсь, – продолжал Митрофан. – У нее первые три месяца токсикоз жуткий был. Рвало не переставая, а теперь приступы обжорства… Главное, раньше ела как Дюймовочка, отец ее насильно кормил, а теперь как слепая лошадь… Все ест, что не приколочено… А потом мучается! То изжога, то колики…

– Изжога – к волосатому младенцу, – со знанием дела изрек Смирнов. У него было двое сыновей, так что в вопросе деторождения он считал себя опытным человеком. –