Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Великолепно, ваша милость!

Шапюи подъехал почти вплотную, его сверкающие глаза так и выискивали проявление какого-либо недовольства, раздражения, выдающего человеческие слабости. Беспечно посмеиваясь, я направил лошадь вправо, дабы он не задел мою ногу.

— Меня впечатлило ваше религиозное рвение, — продолжил он. — Паломничество в январе представляется мне крайне необычной затеей… должно быть, оно свидетельствует о настоятельной потребности.

Гнев вспыхнул во мне, точно пламя, охватившее сухое полено. Он узнал! Нет, невозможно. Шапюи лишь пытается нащупать мое слабое место.

— Мы едем проверить это «святилище», прежде чем решить его судьбу. Я не склонен никого осуждать, не разобравшись в сути дела.

— Так же как вы разобрались с королевой? Когда уехали тем июльским утром, дабы избежать чреватой опасностями встречи?

Я вздохнул. Вновь мы вступили в узкий круг разговоров о Екатерине. Вариантов диалога было крайне мало.

* * *

Я: Уверяю вас, я не оставлял в Виндзоре королеву.

Шапюи: Нет, именно оставили. Огорченную и глубоко любящую вас королеву.

Я: Ничего не понимаю. Ах… возможно, вы имеете в виду вдовствующую принцессу?

Шапюи: Нет, королеву.

* * *

И так далее, и тому подобное. Раньше такие перепалки слегка развлекали меня. А ныне они наряду со многими иными занятиями вызывали у меня лишь досаду и раздражение. Возможно, следует записать вопросы и ответы на паре карточек, какими пользуются лицедеи, чтобы при очередной встрече мы могли просто обменяться ими, и дело с концом.

Я прервал его миролюбивую травлю.

— Через несколько дней вы увидите ее дочь, леди Марию. И тогда сами сможете решить, чего она лишилась из-за упрямства вдовствующей принцессы.

— Она ведь и ваша дочь, — с глупой ухмылкой напомнил Шапюи. — Если, конечно, не верны предъявленные вами к сей набожной королеве претензии и она осталась целомудренной вдовой вашего брата Артура, а рождение Марии произошло исключительно по воле Святого Духа.

— Столь легкомысленное поминание Святого Духа, — произнес другой знакомый голос, — едва ли пристало такому набожному католику, как вы. Ибо сказано: «… всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам»[76].

Я не заметил приближения Кромвеля и слегка вздрогнул, когда он вкрадчиво, с легкостью острейшего лезвия вклинился в наш разговор. Шапюи тоже встрепенулся от неожиданности. Эти двое противников обожгли друг друга взглядами, едва не подпалившими гриву моей лошади.

— Именно духовное небрежение развратило прелатов, — продолжил Кромвель, — и даже монахи, увы, уже начали смердеть. Вот вы, к примеру, призываете почитать церковь, а сами высмеиваете ее перед людьми. Фи, Шапюи! Ни одна дама не прельстится таким рыцарем. Будь у меня дочери, я не позволил бы им одарить вас благосклонностью.

— А я и не принял бы даров от девиц низкого происхождения, рожденных в семье своекорыстного мужлана, — заносчиво парировал посол.

Его гибкая фигура прекрасно смотрелась на лошади. Отделанное серебром седло поблескивало, отбрасывая блики на простецкое кожаное седло Кромвеля и его грубый шерстяной плащ. Да, Крам выглядел непробиваемой глыбой.

Он оглядел себя и усмехнулся:

— Я? Своекорыстен? Увы, сир, перед вами всего лишь бедный законовед Кромвель. Ни титулов, ни драгоценностей, ни земель. Корыстен я только в служении моему королю. У меня лишь один владыка… и мне выпала честь ехать сейчас рядом с ним.

Шапюи фыркнул, и следом всхрапнула его лошадь, точно поддерживая хозяина.

За нами молча тащился Уилл. Он хотел проводить нас до святилища, а потом навестить сестру и ее семью — они жили дальше, в дне езды от Рексфорда. Я с радостью удовлетворил его просьбу. Для него были малопривлекательны религиозные темы, зато я точно знал, что он будет наслаждаться попутными напряженными спорами и перепалками — в них он чувствовал себя как рыба в воде. Что ж, он объестся ими задолго до того, как мы достигнем места нашего паломничества.

За Уиллом следовала шеренга из шести всадников, облачка морозного пара поднимались над ними, сливаясь в дымчатый шлейф. Джордж Болейн, Николас Карью, Уильям Бреретон, Эдвард Невилл, Фрэнсис Уэстон, Генри Говард: есть ли между ними что-то общее? Тридцатилетняя разница в возрасте была между Генри Говардом и Эдвардом Невиллом. О чем они могут говорить? Однако они беседовали, причем оживленно. До меня донеслось несколько отрывочных слов: сэр… Франция… Елизавета… пара недель…

Елизавета… Согласится ли Мария служить ей? Какой же она стала упрямицей! Придется дать ей понять, что такое поведение недопустимо. Она будет в свите принцессы, иначе… иначе…

А что же иначе? Я не хотел даже думать о том, что я буду в таком случае делать. В Лондоне уже заготовлены огромные кучи вощеных свитков с присягой, которые развезут по всей стране, когда наладится хорошая погода. Королевские уполномоченные будут сидеть в каждом городе и в каждой деревне, собирая подписи членов гильдий, судебных исполнителей, священников и подмастерьев под документом, свидетельствующим, что они признают мой брак с Анной законным, а Елизавету моей единственной (пока) наследницей и присягают им на верность, дабы спасти свои бессмертные души. Слева от присяги будет лежать черный список, в каковой внесут имена тех, кто отказался расписаться в присутствии свидетелей. Причины отказа указываться не будут.

И вот эту кучу бумаг привезут во дворец. И что дальше? Я не обманывался насчет того, что часть из них вернется без подписей.

Небеса расчистились, и показалось тусклое съежившееся солнце, похожее на усохшее яблоко. Ничто не оживляло окрестные пейзажи; жизнь будто замерла до весны. Само собой напрашивалось сравнение с королевством, замершим в безмолвном ожидании. Пусть пока молчит; но к маю все изменится.

Шапюи опять подъехал ко мне поближе.

— Что-то у меня вдруг заныло колено, — пожаловался он. — Боюсь, нас ждет перемена погоды.

Ох уж эти южане с их женской чувствительностью! Приезжая к нам из теплых краев, где вызревают гранаты, они не способны выдержать порывистые, переменчивые ветра. Либо это уловка, некий предлог, позволяющий ему сократить путь и первым добраться до Бьюли-хауса для тайного разговора с Марией? Как предсказуемы его ухищрения…

Я погладил серебряную фляжку, наполненную согревающим кровь ирландским напитком под названием uisce beatha[77].

— Хлебните-ка моего бальзама, — сказал я, протягивая ему фляжку. — Он успокоит ваше колено.