Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Рад видеть тебя снова, Нефертити.

Остальные тоже сели; огорченная невниманием матери, Анхесенамон обиженно потупилась.

– Ты очень вырос с тех пор, как я видела тебя в последний раз, – сказала Нефертити, – а ты, отец, ты растолстел!

Эйе взглянул на нее с любопытством, потому что он на самом-то деле похудел с тех пор, как принял регентство. Лихорадочный огонь потух в ней, тело, прежде такое подвижное, было удивительно спокойным, движения – плавными. В том, как Тутмос наклонился к Нефертити, Эйе почудилась уверенность собственника. Эйе взял Анхесенамон за руку.

– Ну, уж нет, – ответил он. – Я исхудал на службе у моего царя. – Он повернулся к Анхесенамон, делая ей знак молчать. – Нефертити, прости, что твоя дочь не смогла сегодня прийти. Ты ждала ее, но она нездорова.

Нефертити приоткрыла рот. Казалось, некоторое время она прислушивалась, склонив голову набок, потом холодно улыбнулась.

– Ты совсем одряхлел, регент. Анхесенпаатон, ты ведь хорошо себя чувствуешь?

– Ты ослепла, правда? – мягко спросил Эйе, прежде чем девушка успела ответить. – О Нефертити, нельзя быть такой гордой! Если бы мы знали…

– Если бы вы знали, – фыркнула она срывающимся голосом, – мне пришлось бы терпеть всеобщую жалость. Бедная Нефертити, когда-то такая влиятельная, а теперь стареющая, слепая изменница, которая и шагу не может ступить без посторонней помощи. Давайте подкинем ей немного нашего сочувствия, хотя, конечно же, боги не ждут этого от нас. В конце концов, она согрешила, и поделом ей! – Она быстро провела рукой перед своими глазами. – Нет, я не совсем ослепла. Я могу различать свет и темноту.

Повисло тягостное молчание. С плачем Анхесенамон вскочила с кресла и бросилась к матери. Руки Нефертити обвились вокруг нее.

– Ты должна тотчас же уехать отсюда! – воскликнул фараон. – В Малкатте у тебя будут свои покои и слуги, и мои врачеватели будут пользовать тебя. Поедем с нами, Нефертити.

Она слепо водила пальцами по лицу Анхесенамон.

– Малкатта? – тихо повторила она. – Нет, для этого слишком поздно. Я не вынесу ежедневных насмешек придворных за спиной. Здесь я еще царица. Мой муж умер, все мои дочери, кроме одной, тоже мертвы, не мой сын восседает на троне Гора. И я, наконец, в какой-то мере обрела долгожданный покой. Станешь ли ты разрушать его ради того, чтобы показать свое милосердие?

Уязвленный ноткой осуждения в ее голосе, Тутанхамон пылко возразил:

– Мы не обязаны выказывать тебе милосердие! Мы внимаем мольбам нашей царицы!

Нефертити мягко отстранила от себя Анхесенамон и кивнула.

– Мой муж дал мне божественность, – сказала она. – Город Ахетатон – это хвалебный гимн Атону и мне. Здесь все – для меня. Я никогда отсюда не уеду.

– Я не могу поручиться за твою безопасность, когда уйдут мазои, – встревоженно напомнил ей Эйе.

Она пожала плечами.

– У меня есть солдаты. Четыре моих дочери лежат здесь в скалах, отец. Я не покину их.

– Но ты должна быть рядом с Анхесенамон, единственной оставшейся в живых!

– Анхесенамон? Твой отец зарыдал бы, услышав имя этого бога. Что до моих обязанностей, Эйе, я их выполнила.

Она позволила своим воспоминаниям деформироваться, измениться, чтобы они соответствовали ее честолюбивым устремлениям и скрывали ее несбывшиеся мечты и обманутые надежды. Здесь, в северном дворце, думал Эйе, ее мечты в некоторой степени обратились в реальность. Дворец сделался для нее божницей, святилищем, где ей поклонялись, и мужчина, державшийся с таким самообладанием, наконец, дал ей любовь, по которой она всегда томилась. Теперь она больше не вызывала жалости.

Некоторое время они посидели, разговаривая о пустяках, пока Мерира сервировал на столе угощение, повинуясь ненавязчивым указаниям Тутмоса. В поведении скульптора не было ни заискивания, ни позерства. К тому времени, как они поднялись уходить, для Эйе стало очевидным, что любовь Тутмоса к Нефертити была искренней, бескорыстной и преданной. Они распростерлись ниц перед Тутанхамоном, и вышли вслед за ним в сияние позднего солнца, Нефертити держалась за локоть Тутмоса. В последний момент, когда фараон шагнул в свои носилки, царица обернулась и обняла мать.

– Я прикажу каждый день воскурять ладан за твое здоровье перед сыном Хапу, – пообещала она, всхлипывая, – и буду часто присылать тебе письма.

Нефертити повернула в ее сторону лицо с невидящими серыми глазами.

– Роди Египту сына, Анхесенамон, и не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются. Я люблю тебя.

Все еще рыдая, Анхесенамон села в носилки. Последнее, что она увидела, было неподвижное лицо Нефертити, ее величественная фигура, облепленная белым платьем на ветру, и вспышка солнечного света в ее кольцах, когда она потянулась рукой к руке Тутмоса.

Через два дня, свежим ранним утром, фараон и Анхесенамон сидели на палубе «Хаэм-Маат», которую в последний раз отталкивали шестами от ступеней дворцового причала. Царица, глядя на проплывающую мимо центральную часть города, пыталась представить, будто они всего лишь выехали на речную прогулку, а вечером снова возвратятся домой. Но иллюзия давалась ей тяжело, потому, что Ахетатон уже отгораживался от них. Шелестели на свежем ветру зеленые пальмы, выстроившиеся рядами вдоль берега, светились в утреннем свете увитые лозами белые стены, брызги яркого света сквозили в буйно зеленеющей листве деревьев, однако атмосфера начавшегося разложения уже повисла над пустыми домами и покинутыми садами. За опечатанными дверями и заколоченными окнами многие комнаты были торопливо оставлены как есть: с креслами, еще ожидавшими возвращения своих хозяев, со столами, уставленными вазами, полными увядающих цветов, с измятыми постелями и лампами, еще не остывшими с ночи в сумрачных опочивальнях. Было в этой спешке и страстное желание поскорее убраться из населенного призраками и дурными предзнаменованиями места, и неуверенность в будущем: а вдруг фараон не приживется в Фивах и вернется обратно. Вдруг он станет тосковать по красоте города и его пышной зелени; вдруг закат Атона будет недолгим и в зрелые годы фараон вернется к богу своего отца. Печаль пряталась в садах и пропитывала ностальгией опустевшие улицы.

Когда царская ладья скользила мимо усадьбы Хоремхеба, Анхесенамон вскрикнула и повернулась к мужу.

– Тутанхамон, смотри! Что там делается?

С белых ступеней причала Хоремхеба с радостными воплями прыгали в воду голые смуглые дети. Возле нарядного декоративного бассейна на коленях стояла какая-то женщина и стирала; рядом с ней возвышалась куча грязного тряпья. К колоннам у парадного входа были привязаны две козы. Бездомные начали стекаться в город, даже не дождавшись, когда обитатели покинут его.

Фараон с озадаченным видом наблюдал эту картину.

– Полагаю, мне следует приказать вышвырнуть их оттуда, – сказал он. – Но сегодня я великодушен. Все равно это бессмысленно. Не думаю, что мы когда-нибудь вернемся, и, кроме того, мы не можем себе позволить платить солдатам за то, чтобы они охраняли пустой город. Стеклянные и фаянсовые мастерские еще работают. Я полагаю, эти крестьяне хотят наняться туда на работу.