Дикая роза - Альберто Альварес

— Дульсина хочет встретиться с лиценциатом Роблесом. — Потом посмотрела в глаза брату и по-детски сказала: — Мне страшно!..

— Ну, что я тебе говорил, Сорайда? Подождите, Рикардо Линарес еще так помучает ее!..

— Если только это не выдумки, и его перед ней не оговорили.

— Да сущая правда!

— А я думаю, Эрнесто, что это — интриги. Розу многие ненавидят.

— А я верю в любую подлость Рикардо по отношению к ней.

Сорайда закурила сигарету и глубоко затянулась.

— Ну, если это так, то мне очень жаль Розу. И советую тебе быть не слишком строгим по отношению к ней. Если она в таком трудном положении, то ей тем более нужна будет твоя дружба. У нее нет друга ближе тебя.

Он выпил стоящую перед ним рюмку и встал, собираясь уходить.

— Нет уж. Ко мне Роза Гарсиа пусть не обращается. Кому-кому, а мне совершенно все равно, хорошо ей или плохо.

Растерялись все, кроме Каридад. Она с достоинством подошла к Рикардо и объяснила ему:

— В этих чемоданах все вещи, какие вы подарили Розе, когда снова с ней помирились. Привезла она их сюда, потому как не хочет иметь от вас ничего. А мы с соседом Сельсо ей, стало быть, помогли.

После чего взяла за руку соседа Сельсо, и они удалились, оставив Розу и Рикардо вдвоем. Роза рванулась было за ними. Но Рикардо остановил ее.

— Ты не уйдешь отсюда, не выслушав меня, — сказал он твердо. — То, что ты вчера увидела, — это фантом! Как бы тебе объяснить…

Он искал и не находил понятного Розе слова, вместо того, которое употребил.

— Словом… ты видела то, чего не было на самом деле.

— Как же, как же… — отозвалась роза, — Все я прекрасно разглядела.

Он пристально смотрел ей прямо в глаза, будто хотел загипнотизировать.

— Это просто было прощанье двух современных людей.

— А я не современная. Я дикарка. Так ведь меня зовут у вас дома?

Он улыбнулся.

— Да, ты дикая. Моя дикая Роза. Такой я тебя полюбил и на такой женился.

Она немедленно отодвинулась.

— Ну хватит лясы точить! Болтун. Любишь меня — обнимаешься с другой.

— Я же объяснил тебе, что это был за поцелуй.

— А мне и объяснять не надо: склизкий, жабий! Оставь меня в покое: я приехала не болтать с тобой, а тряпки тебе вернуть.

— Ты должна успокоиться.

— А я не хочу!

Он попробовал взять ее руку. Она вырвала ее.

— Ну что мне, на колени перед тобой встать?

Она не ответила. Отошла к окну и сама себе сказала:

— Ни в жизнь себе не прощу, что своими глазами увидела: жаба чуть ли не голая — и мужа моего целует!

Она вдруг вернулась к Рикардо и толкнула его в грудь:

— И ты ее целовал! И лапал!

Он опять стал говорить и говорил долго, соглашаясь с тем, что заслужил наказанье, но убеждая в том, что каким бы справедливым это наказанье ни было, а он не сможет без Розы, и куда бы она от него ни делась — все равно он ее найдет.

Он говорил о том, что Роза должна поставить себя на место Леонелы, которая собиралась за него замуж, и вдруг все рухнуло, но она, вместо того чтобы возненавидеть, смиряется и просит только об одном — о прощальном вечере.

Он говорил о том, что и на место его, Рикардо, Роза тоже должна себя поставить: он все-таки виноват перед Леонелой, он обнадежил ее, любя-то при этом одну Розу, и как ему теперь было отказать Леонеле в самом безобидном свидании? А?

На все это Роза ответила коротким и презрительным:

— Пой, воробушек!

Потом с брезгливым выражением лица обошла его и уже у двери сказала:

— Скажи своему лиценциату Валенсии, чтобы обратно бумаги о разводе принес. Я их тут же и подпишу.

И ушла.

На столике стояли любимые цветы Дульсины. В серебряном ведерке стыло во льду шампанское ее любимой марки. Даже галстук на Федерико был ее любимый, купленный ею в магазине около площади Испании, в Риме.

Она вошла торопливой походкой деловой женщины, которой, в общем-то некогда рассиживаться в ресторанах, о чем тут же и оповестила устремившегося к ней с поцелуями Федерико. Держа его на расстоянии вытянутой руки, она прямо так и сказала:

— У меня времени в обрез. Так что выкладывай побыстрей, что у тебя.

Он все-таки усадил ее за столик. Налил шампанского.

— Мы, мужчины, чаще женщин ошибаемся в любви…

— И поэтому перекладываете вину на женщин! — сразу же перебила его Дульсина.

Он потупился.

— Ты веришь, что мне стыдно?

— Тебе?! Нет. Не верю.

Федерико стал убеждать ее, что это была лишь интрижка, доказательством чему является тот факт, что он уезжает один.

— И не берешь ее с собой?

Он стал взахлеб рассказывать Дульсине, как «она» умоляла взять ее с собой, но он видеть «ее» не может, потому что любит Дульсину, потому что не может без нее…

В этом месте его монолога Дульсина прикрыла веки и поднялась с места. Но он продолжал твердить, что боготворит ее, вспоминая путешествие в Европу и утверждая, что он, Федерико Роблес, перестрадавший и наказанный, чист, как белый лист бумаги, на котором она может начертить все, что ей захочется.

Она смотрела на него чуть прищуренным взглядом.

— И ты уверен, что я смогу простить и поверить тебе во второй раз?

— Я клянусь, если ты решишься на это, я всю оставшуюся жизнь буду верен тебе.

Она на секунду задумалась.

— Когда ты уезжаешь?

— Надо оформить паспорт и уладить два-три дельца.

— Ну и прощай. — Неожиданно она протянула ему руку. Он схватил ее руку и стал жадно целовать. Она выдернула ее.

— Вот в этом нет необходимости, — сказала она, — Прощай! -

Леопольдина часто думала о том, что телефон — одно из самых гениальных изобретений человечества. Иметь возможность не выходя из дома получать самую неожиданную информацию, а также удивлять этой информацией других — это было счастье, за которое она лично с удовольствием бы поставила свечку в память изобретателя телефона, если бы знала, кто он.

Вот, например, только что позвонил дон Анхель де ла Уэрта. Узнав, что молодого господина Рикардо нет дома, он уже собирался повесить трубку, совершенно не учитывая того, что Леопольдине надо же кому-нибудь поведать о том, что случилось вчера вечером в английском ресторане.