Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

Теперь же она ответила мужу приветливо и учтиво, и Алверик решил, что все складывается отлично; но помыслы Лиразели были далеко, с Орионом; никогда не задерживались они подолгу на серьезных вещах, да и не могли задержаться на них дольше, нежели помедлит в тени бабочка.

Всю ночь ларец с руной короля Эльфландии простоял запертым.

Следующим утром Лиразель почти не вспоминала о руне, ибо она и Алверик отправились с мальчиком к священной обители фриара; сопровождала их и Зирундерель, однако в дом она не вошла, а осталась ждать за дверьми. Явились и жители Эрла, все, кто мог оставить на день людские полевые хлопоты; и были в числе их все парламентарии, что встарь явились к отцу Алверика в просторный зал, отделанный в алых тонах. Все они возрадовались при виде мальчика и отметили, как силен он и как вырос; они заполнили священную обитель и, тихо переговариваясь между собою, предсказывали, как все произойдет в точном соответствии их замыслу. И вот вперед вышел фриар и среди своих священных предметов нарек стоящего перед ним мальчика Орионом, хотя он предпочел бы дать ребенку другое имя, одно из тех, в праведности которых фриар не сомневался. И порадовался достойный человек, что видит перед собою мальчика и дает ему имя; ибо по семейству, живущему в замке Эрл, все эти люди отсчитывали поколения и следили за сменой веков, в точности как мы порою наблюдаем смену времен года по одному знакомому с детства дереву. И поклонился он Алверику, и был весьма учтив с Лиразелью, однако учтивость его к принцессе шла не от сердца, ибо в сердце своем фриар испытывал к ней не больше почтения, чем к русалке, покинувшей море.

Так ребенок наречен был Орионом. Весь народ ликовал, когда мальчик вышел на свет вместе с родителями и вновь присоединился к Зирундерели у калитки священного сада. И все – Алверик, Лиразель, Зирундерель и Орион – зашагали назад, к замку.

На протяжении всего этого дня Лиразель не делала ничего такого, что могло бы удивить кого бы то ни было, но следовала обычаям и традициям ведомых нам полей. Только когда на небе показались звезды и засиял Орион, она почувствовала, что великолепию звезд никто так и не воздал должного, и благодарность Ориону переполнила ее душу, стремясь облечься в слова. Лиразель была признательна Ориону за его сверкающую красоту, что веселит наши поля, и за его покровительство малышу, – принцесса не сомневалась в его заступничестве и не боялась более ревнивых духов воздуха. Невысказанная признательность так жгла сердце Лиразели, что принцесса внезапно поднялась, и покинула башню, и вышла наружу, в звездное зарево, и обратила лицо свое к небу, в сторону Ориона, и замерла так, не говоря ни слова, хотя слова благодарности трепетали у нее на устах; ибо Алверик говорил ей, что молиться звездам не след. Подняв взор свой к этому странствующему воинству, долго стояла она молча, покорная воле Алверика, а затем опустила взгляд: перед нею поблескивало в ночи озерцо, и в нем отражались сверкающие лики звезд. «Молиться звездам, конечно же, не след, – сказала Лиразель в ночи сама себе. – Но отражения в воде – это не звезды. Я буду молиться отражениям, и звезды поймут».

И, опустившись на колени среди листьев ириса, она стала молиться на краю озерца и повторять слова признательности отражениям звезд за ту радость, что подарила ей ночь, когда мириады созвездий в сиянии своего величия озаряли небо и двигались, словно облаченное в серебряные доспехи воинство на марше от неведомых побед к завоеваниям в далеких битвах. Она благословляла, и благодарила, и восхваляла яркие отражения, мерцающие на поверхности озера, и наказывала им передать слова благодарности и хвалы Ориону, молиться которому ей запрещалось. Там склонившуюся в темноте на коленях и нашел ее Алверик и резко упрекнул принцессу. Она поклоняется звездам, заявил правитель Эрла: разве для того они? Лиразель же отвечала, что всего лишь взывает к отражениям их.

Мы легко поймем чувства Алверика; странности принцессы, ее непредсказуемые поступки, ее своенравное неприятие всех устоев, ее презрение к обычаям, ее упрямое невежество изо дня в день подтачивали всеми почитаемые традиции. Чем более волшебно-прекрасной казалась она далеко отсюда, за сумеречным пределом, как говорится в легендах и песнях, тем труднее было для нее занять любое из тех мест, что прежде занимали хозяйки замка, искушенные во всем, что касается ведомых нам полей. Алверик же ожидал, что принцесса станет исполнять обязанности и следовать порядкам, столь же новым для нее, как мерцание звезд.

Но Лиразель чувствовала только одно: что звездам не оказывают должных почестей и что обычай, благоразумие, или что там еще ценят эти смертные, должны бы заставить их поблагодарить звезды за красоту; она же благодарила даже не звезды, нет, но всего лишь заклинала их отражения в озерце.

В ту ночь она думала об Эльфландии, где все было под стать ее прелести, где ничего не менялось, где не существовало никаких странных, нелепых обычаев, но не существовало и странных, непостижимых чудес, подобных нашим звездам, которым здесь никто не отдает должного. Лиразель думала об эльфийских полянах и высоких берегах, убранных цветочными коврами, и о том дворце, поведать о котором можно только в песне.

Запертая во тьме ларца, руна дожидалась своего часа.

Дни шли за днями, над Эрлом прошло лето, солнце, что прежде держало путь в сторону севера, теперь снова клонилось к югу, приближалось время, когда ласточки покинут застрехи крыш, а Лиразель так ничему и не выучилась. Она более не молилась звездам и не заклинала их отражения, но и о людских обычаях пребывала в неведении и отказывалась понимать, почему не след ей выражать звездам свою признательность и любовь. И не догадывался Алверик, что наступит время, когда какой-нибудь пустяк разлучит их навсегда.

И в один прекрасный день, все еще исполнен надежды, он отвел принцессу в обитель фриара – поучить, как следует поклоняться его святыням. С радостью достойный сей человек принес колокол свой, и свечу свою, и медного орла, коего при чтении использовал как подставку для книги, и небольшую, покрытую символами чашу с ароматной водой, и серебряный гасильник для свечи. И разъяснил фриар принцессе просто и доходчиво, как уже не раз объяснял прежде, происхождение, значение и таинство всех этих святынь, и почему чаша сделана из меди, а гасильник – из серебра, и что за символы выгравированы на чаше. С подобающей учтивостью рассказывал ей обо всем этом фриар; пожалуй, даже по-доброму; однако было нечто в его голосе, что воздвигало преграду между ним и Лиразелью; и знала она, что фриар говорит так, как стоящий на безопасном берегу обращается издалека к русалке среди грозного бушующего моря.

Когда Алверик и Лиразель вернулись в замок, ласточки уже сбились в стаи, готовые к отлету, и теперь сидели рядком вдоль зубчатых стен. Лиразель уже пообещала, что станет поклоняться святыням фриара точно так, как делают это простые колоколобоязненные жители долины Эрл; и запоздалая надежда на то, что покамест все хорошо, еще теплилась в сердце Алверика. И на протяжении многих дней принцесса помнила все, что рассказал ей фриар.

Но однажды, поздно возвращаясь из детской в свою башню, она проходила мимо высоких окон и выглянула в сад: за окном царил вечер. Памятуя о том, что звездам поклоняться ей запрещено, Лиразель перебрала в памяти святыни фриара и попыталась воскресить в уме все, что ей о них рассказывали. Поклоняться святыням как должно казалось таким нелегким делом! Принцесса знала, что очень скоро ласточки все до одной улетят; а зачастую настроение ее менялось вместе с отлетом ласточек; и испугалась Лиразель, что, чего доброго, позабудет и более никогда не вспомнит, как следует поклоняться святыням фриара.